Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
— Сладко!
Милюнэ засмеялась и сказала:
— А надо говорить: горько!
— Это почему? — удивился Тымнэро. — Ведь сладко же!
— Таков тангитанский обычай. Вчера, когда мы собрались на женитьбенный пир, только поднесли ко рту первые чаши, как вдруг самый главный заорал: горько! Думали — чего-то не то налили ему или не нравится веселящая вода. Ну, мне Булат мой объяснил: надо поцеловаться.
— Правда? — с изумлением воскликнула Тынатваль. — От этого сладко?
— А ну я скажу «горько»? — озорно произнес Тымнэро.
— А я возьму и поцелую Булата, — с улыбкой сказала Милюнэ и потянулась губами к окончательно смутившемуся Булатову.
Лица молодоженов слились в одно, они приникли губами друг к другу и даже зажмурились от удовольствия.
— Какомэй! — сказал с придыханием пораженный Тымнэро.
— Кыкэ вынэ вай! — с благоговением прошептала Тынатваль.
— Вот какой сладкий тангитанский поцелуй, — с улыбкой сказала Милюнэ, и в ее словах была такая глубокая радость, будто она стала маленьким ребенком, который смеется при виде простого солнечного зайчика.
В яранге пробовали необычные праздничные тангитанские кушанья, похваливали их, искренне радовались счастью своей родственницы, но в этом безоблачном небе все же была какая-то дымка, и Милюнэ, прощаясь, вдруг с тоской сказала:
— Только мне все время кажется, что это какой-то чудный сон… Все время боюсь проснуться!
Среди ночи Тымнэро показалось, что за стенами яранги кто-то ходит, слышатся приглушенные голоса.
— Эй, Тымнэро!
Это был Анемподист Парфентьев, дальний родич Вани Куркутского.
От крохотного пламени по темным стенам яранги замотались огромные тени. Головы изгибались на самом верху, у дымового отверстия, и рядом с ними торчали остроконечные штыки винтовок.
— Работа, оннак, есть… Обещались хорошо заплатить.
— Что за работа? — спросил Тымнэро.
— Могилу, мольч, копать надо, — ответил Парфентьев.
— Зачем в темноте? — удивился Тымнэро.
Струков о чем-то с раздражением спросил Парфентьева. Тот ответил, и тогда Струков нагнулся и зашептал так строго, что Тымнэро все понял:
— Если ты, дикая морда, сейчас же не вылезешь из своего логова, мы тебя штыком оттуда выковыряем!
Тымнэро сам удивился, как быстро он выполз из-под полога.
Анемподист Парфентьев шел впереди, указывая дорогу на кладбище, за ним тянул нарту с инструментом Тымнэро, затем шел Струков, а уже позади в темноте терялись вооруженные милиционеры.
Над самым обрывом остановились и принялись копать.
— Быстрее, быстрее! — торопил Струков, поглядывая на карманные часы, которые он вынимал из глубин серой шинели.
Когда уставал Тымнэро, за лом и кирку брались милиционеры и Парфентьев. Вроде было готово, и Тымнэро сказал об этом Парфентьеву. Однако Струков не согласился и велел расширить яму почти вдвое против обыкновенной. Когда над Алюмкой проклюнулась заря и словно кто-то сдвинул в сторону черный колпак ночи, яма была готова.
— А теперь пошли с нами, — торопливо сказал Струков и показал на нарту: — Тащи это.
От устья Казачки повернули влево, поднялись до моста и перешли на левый берег.
Возле высокой дернистой стены сумеречного дома остановились, и Струков приказал Парфентьеву и Тымнэро подождать здесь.
Милиционеры с начальником ушли.
Тымнэро слышал собственное сердце: оно колотилось гулко, сильно.
Сначала блеснул огонек, потом светлое пятно от фонаря заметалось по свежему, выпавшему в начале ночи снегу. Толпа людей отделилась от земляной стены и направилась к лиману. Струков кивнул:
— Следуйте за нами.
Тымнэро успел рассмотреть двух несчастных. Они шли опустив головы. И вдруг в голову ударило: вот сейчас эти люди уйдут из жизни. Навсегда! Тымнэро почувствовал, как под малахаем у него от ужаса шевелятся волосы. Ноги подгибались, и он несколько раз споткнулся, пока не упал на замерзшую до каменной твердости землю.
Струков обернулся и недовольно, приглушенно спросил:
— Что там?
— Тымнэро пал, — скучно ответил Парфентьев.
— Как — пал? — удивился Струков.
— Ослабел, оннак.
— Поднять его, сволочь такую! — крикнул Струков, подбежав к лежащему на земле Тымнэро.
Тымнэро поднялся сам, дивясь, откуда у него взялись силы.
Арестованных повели к прибрежным скалам, торчащим над устьем Казачки.
Красная заря уже превратилась в робкий рассвет, и кое-что можно было разглядеть.
Спотыкающихся арестованных поставили у камней. Только теперь Тымнэро рассмотрел, что у них крепко связаны руки. Один из милиционеров надел им на головы мешки из-под американской крупчатки. Все тангитаны действовали с такой деловитостью, что Тымнэро с ужасом убеждался, что для них эта работа привычная, хорошо знакомая.
С мешками на головах арестованные уже меньше походили на людей. Выстроившись в ряд, отряд произвел залп, и расстрелянные как подрубленные повалились вперед.
— Давай сюда нарту!
Так вот для чего им нужна была нарта Тымнэро!
Он покорно подтащил нарту к телам. Двое милиционеров ловко погрузили расстрелянных, и Струков начал понукать:
— А ну вперед! Быстро тащите!
Обратно шли тем же путем — берегом Казачки, затем спустились у дома уездного правления к лиману. Тымнэро почудилось, что в доме начальника колыхнулась белая занавеска, но глядеть особенно некогда было.
Доехали до вырытой могилы.
Легкий снежок запорошил коричневую мерзлоту.