Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
— Машенька! — укоризненно заметил Булатов.
Ему и впрямь было неловко перед товарищами, но он не сердился на Милюнэ. Слушая ее болтовню, поглядывая на нее, он снова чувствовал комок в горле и подступающие к глазам слезы.
— Ты, Булат, наоборот, должен гордиться, что твоя жена так политически выросла, — наставительно сказал Безруков. — Это же важно. У нас не так много людей, которые могут принести настоящую, реальную помощь общему делу. А события решительные приближаются.
— Так она не все в правильном смысле понимает, — смущенно признался Булатов, виновато глядя на Милюнэ.
— Все как надо понимает! — решительно заявил Безруков.
Пока Милюнэ мыла посуду, мужчины вполголоса разговаривали.
— Пришли какие-то особо секретные телеграммы на имя Громова, — говорил Хваан. — По глазам Учватова видел, что это так. Когда принимал, запер комнату и один сидел. Даже охрану выставил за дверь. Сам лично понес в канцелярию, никому не доверил. Обычно ленится по холоду ходить, посылает кого-нибудь из охраны. А тут сам поперся.
— Пьяный Струков проговорился, будто предупреждение пришло из Петропавловска о существовании заговора в Ново-Мариинске. Даже сообщили имена возможных участников заговора. Но это только предположение.
— Громов распорядился усилить охрану канцелярии, да и к своему дому приставил милиционера на ночь. Ходит, топчется, бедняга, всю ночь, мерзнет.
— Да и Струков зашнырял кругом. Чуть ли не все дома обошел. Должно быть, ищет заговорщиков.
— Любым способом нам надо разузнать содержание этих телеграмм, — сказал Безруков.
— Не влезешь ведь в сейф, — заметил Хваан.
— Думать надо, — вздохнул Безруков.
По свежему снегу Тымнэро пошел к Алюмке.
Поравнявшись с островом, он вынул из тюленьего мешочка мелко накрошенное мясо и кинул в сторону темных берегов, мысленно проговорив: «Будь милостив, дух, ко мне. Ничего мне от тебя не надо, только доброты и понимания. Иду я на кромку льда караулить нерпу… Что для твоих богатств одна-единственная нерпа? Будь милостив ко мне…»
Молитва несколько ободрила Тымнэро. Да еще мысль о том, что за его плечами новый винчестер, заработанный в трудном путешествии с торговым человеком тангитаном Писсекером. Винчестер хороший, Тымнэро пристрелял его за Второй бухтой, установил прицел и убедился, что оружие надежное и точное. Только была бы нерпа.
Дальше лед был тонок, и Тымнэро нацепил лыжи-снегоступы.
День сыроватый, обычный, когда свет убывает и приближается время темных ночей и полярных сияний. Анадырский лиман уже крепко замерз во всю ширину, и от угольных копей пролегла привычная колея нартовой дороги, по которой возили уголь.
Тымнэро скользнул снегоступами по льду, прислушался, не трещит ли где-нибудь, попробовал наконечником посоха лед.
У кромки Тымнэро соорудил из кусков льда убежище, чтобы нерпы не могли его заметить, и уселся в ожидании. Иной раз можно было просидеть весь день и не увидеть ни одной нерпы, и поэтому Тымнэро приготовился к долгому сидению, стараясь устроиться поудобнее, чтобы ноги не затекали, но при случае можно было бы быстро и легко прицелиться и выстрелить.
Но не успел он угнездиться в своем убежище, как с легким всплеском у самого края льда вынырнула нерпа. Тымнэро даже вздрогнул от неожиданности. Нерпа смотрела прямо на него. Охотник осторожно выдвинул ствол винчестера, навел мушку. Он видел большие круглые нерпичьи глаза сквозь прорезь прицела. Они смотрели прямо в его глаза. Какие удивительные, человеческие глаза! Большие, круглые, и было в них выражение доверчивого любопытства, как у ребенка. Тымнэро вдруг вспомнил глаза умершего сына…
А нерпа медленно плыла, не уходя с прорези прицела и глядя прямо в глаза Тымнэро. А те двое, расстрелянные у скал? У них тоже светились глаза на исхудавших и почерневших лицах…
Тымнэро с глухим стоном откинулся, свалил ледяную преграду, закрывавшую его от воды. Неизвестно, сколько времени он просидел так, приходя в себя, набираясь сил. Он сидел с закрытыми глазами, а когда открыл их — увидел пустынное море с плывущими льдинами. Начинало темнеть. Солнце давно село, и долгие зимние сумерки надвигались на землю.
Тымнэро оглянулся. Темная громада Алюмки зловеще вырисовывалась на фоне красноватого от вечерней зари неба.
Охотник торопливо засунул в чехол винчестер, надел лыжи-снегоступы и спешно двинулся обратно.
Он миновал Алюмку, даже не вспомнив о злых духах, и круто повернул к берегу, чтобы поскорее выйти на твердую землю.
Тымнэро вышел как раз на тангитанское кладбище. Он снял лыжи-снегоступы, которые ему уже не были нужны, и побежал к своей яранге мимо покосившихся крестов и вспученных мерзлотой могил. Споткнувшись, упал на колени, и ужас охватил холодом все его тело: он был как раз на том еле заметном бугорке, который сам насыпал над телами двух несчастных. С диким воем Тымнэро поднялся и побежал, волоча за собой лыжи-снегоступы.
Еще издали он увидел, что в чоттагине горит огонь. Может, кто приехал в гости? Неужто Теневиль из стойбища Армагиргина?
Тымнэро услышал чьи-то громкие голоса в яранге, и вдруг сердце его пронзили плач ребенка и Тынатваль.
Он рванулся вперед и ворвался в чоттагин, остановившись в изумлении у порога.
В яранге было полным-полно тангитанов, и посередине на китовом позвонке сидел сам глава милиции Струков. Двери в кладовые были распахнуты, бочки с припасами опрокинуты, и на земляном полу обрадованные собаки грызли куски нерпичьего жира, вылизывали заквашенные с осени листья, доедали китовую кожу — осенний подарок знакомого эскимоса с Уэлькаля.
У полога, прижавшись друг к другу, сидели Тынатваль с дочерью и ревели в голос.
Струков был сильно пьян и покрикивал на них:
— А ну перестаньте реветь! Предписано обыск делать — значит, так полагается! Голова трещит от вашего плача, а ну замолчите!
Тымнэро первое время никак не мог сообразить, что творится в его яранге.
Струков увидел его и криво улыбнулся:
— А вот и хозяин явился!
— Что вы тут делаете? — сердито по-чукотски спросил Тымнэро.
Он чувствовал, что гнев темной волной захлестывает его сердце, поднимается к голове.
Дрожащими руками он выпростал из кожаного чехла винчестер и взвел затвор.
— Ну-ну! — испуганно выкрикнул Струков, ладонью прикрывая лицо, будто это могло спасти от пули. — Не шути с оружием…
Он видел перед собой искаженное гневом лицо Тымнэро.
— Ребята! — крикнул Струков. — Кончай обыск! Раз ничего не найдено — значит, ничего и нет!
— Одна тухлятина, — проговорил милиционер, пнув ногой кусок старой моржатины, вывалившийся из бочки.
— Да уж, запашок не приведи господь, — сказал другой, усатый.