Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
Милюнэ старалась писать аккуратно, ровно. Понемногу до нее доходил смысл телеграммы.
Струков привел Громова в его дом. Евдокия Павловна была в легком халате. Халат немного распахнулся на ее пышном теле, и Струков невольно задержал взгляд на розовом колене… Торопливо попрощавшись, он выскочил на улицу и остановился на крыльце перевести дыхание.
На северной половине небо угасало. Струков поглядел. Он не понимал людей, которые восхищались северным сиянием. «Чертовщина какая-то, — подумал Струков, увидев впервые полыхающие огни на небосводе. — Не может быть, чтобы это было так запросто, безо всякого участия неведомых сил. А вдруг и впрямь чукотские боги балуются?..»
Хмель понемногу выходил из головы, и Струков с тоской думал, что ему сейчас идти в свой холодный дом, ложиться в стылую постель.
И тут Струков вспомнил, что Милюнэ осталась мыть полы в канцелярии. Что же мешкать? Все равно завтра-послезавтра ее муженек будет арестован. Оттуда он вряд ли скоро выберется…
Струков решительно зашагал в сторону дома уездного правления. Еще издали он с затаенной радостью увидел в окошке свет: значит, Маша еще не ушла.
Крадучись, Струков поднялся на крыльцо, тихо открыл обитую оленьими шкурами наружную дверь и на цыпочках подошел к двери, ведущей в канцелярию.
Струков рывком распахнул дверь и остановился. Первое мгновение он никак не мог поверить собственным глазам: Маша сидела за столом Громова и, склонив голову набок, писала!
Он несколько раз моргнул, помотал головой — да, она писала!
— Ты что же это делаешь, сука!
Струков мигом забыл, зачем он пришел. И кто бы мог подумать? Дикарка! А может, она вовсе и не дикарка? Может, она тот самый Мандриков, которого они так тщетно ищут? Да нет, Мандриков вроде бы мужик, а это баба.
— Сволочуга! Грязная сука, ты что же это секреты списываешь?
Струков всегда казался Милюнэ человеком невысокого роста. А тут он с каждым выкриком увеличивался, вырастал, и ей казалось, что его голова где-то уже под потолком, рядом с висящей керосиновой лампой.
Он пытался расстегнуть кобуру дрожащими пальцами. Милюнэ знала, что там лежит маленькое ружьецо.
— Встань, подлая тварь! — заорал над самым ухом Струков, наставив револьвер.
Но Милюнэ не могла двинуться, не было сил. Она даже не чувствовала своих ног. Она медленно закрыла глаза. Сейчас раздастся выстрел, и она вознесется к зениту. Там, где живут «окровавленные», те, которых убили в бою.
— Встать, я тебе говорю!
Почувствовала, как сильная рука встряхнула ее за ворот, и она встала. Встала на ноги и не поверила. Они дрожали, едва держали ее, но она стояла.
— Кто тебя послал сюда? Говори скорее!
— Никто, — прошептала она.
Ей показалось, что голова ее оторвалась и покатилась под распахнутый железный ящик. Но потом она снова ощутила ее на своих плечах и боль под левым глазом. Из носа закапала кровь.
— Говори, кто тебя послал? — продолжал орать Струков, тыча холодным револьвером в лицо, в зубы, в подбородок.
— Никто, я сама, — прошептала Милюнэ.
— Часовой! Кожура! — закричал Струков в раскрытую дверь.
Прибежал милиционер и стал в дверях.
— Ты что же, олух эдакий, на небо поглядываешь, а тут у тебя под носом большевики секретные бумаги списывают! — набросился на него Струков.
Милиционер смотрел на распухшее, окровавленное лицо Милюнэ и ничего не понимал.
— Беги к Громову, разбуди его!
Кожура, топоча валенками, выбежал из дома.
— Не хочешь говорить? Ну, это мы еще посмотрим, — зловеще произнес Струков.
Он схватил Милюнэ за рукав, вытащил из-за стола, поставил с другой стороны и сам занял место за столом в кресле.
Струков тяжело дышал. Он некоторое время молчал, разглядывая издали Милюнэ. Чертовщина какая-то. И зачем он только согласился сюда приехать? То это северное сияние, то дикарка, пишущая за столом. С ума сойдешь на этой Чукотке!
Тем временем Павловна и милиционер безуспешно пытались разбудить Громова. Но он в ответ только мотал и мотал головой.
— Скажите Струкову, что Громов спит, — ответила Павловна, выпроваживая милиционера.
Кожура побежал обратно в уездное правление.
Навстречу ему шли кладовщик продовольственного склада Безруков и охранник радиостанции Хваан.
— Чего бежишь, служивый? — спросил Безруков.
— Большевика пымали! — возбужденно сообщил милиционер. — Струков самолично схватил. Баба оказалась!
И он побежал дальше.
Безруков резко повернулся:
— Хваан! Милюнэ схватили! Оповести всю группу. Немедленно! Беги к Волтеру, пусть передаст по цепочке.
Струков понимал, что, если он и дальше будет бить Милюнэ, он только ожесточит ее и она все равно ничего не скажет. Почему-то он вспомнил «конфиденциальный» разговор Громова с Треневым.
— Вот слушай, гадина! — Струков каждый раз прибавлял тангитанские ругательства. — Если ты добром не заговоришь, то тебя будут мучить… Понимаешь? Раскалят в печке шомпол — и к заднице твоей.
Она чувствовала, что качается, но старалась держаться, не падать.
Кто-то затопал по коридору, вошел в комнату.
— Ваше благородие! — Кожура тяжело дышал. — Господин Громов почивают и никак не могут прийти.
— Ах, черт! — Струков длинно выругался. — Ну, я тебя не выпущу отсюда, пока не расколешься, в тюрьме сгною! А то на холоде буду обливать, пока в ледяной столб не превратишься.
Струков вышел из-за стола, приблизился к Милюнэ и сильно ткнул стволом револьвера в зубы. Она почувствовала, как два передних зуба сломались и рот наполнился горячей соленой кровью.
— Ишшо больнее будет! — строго произнес Струков. — Последний раз спрашиваю — кто тебя сюда послал? Говори, грязная сука!
Почему он все время ее сукой называет? Вон сколько чукотских женщин носят это имя, и никто не думает, что это так плохо.
— Да заговоришь ты?!
Надо сказать ему, что никто не посылал. Но рот полон крови. Милюнэ сплюнула на пол, подумав, что потом трудно ей будет отмыть это кровавое пятно.