Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
В коридоре снова послышался топот. На этот раз множество людей приближалось к двери. Это они идут, те, которые будут жечь ее.
Распахнулась дверь, холодом окатило со спины — наружную дверь оставили открытой.
— Руки вверх!
Милюнэ вдруг увидела, как переменилось лицо Струкова.
— Оружие на стол!
Руки Струкова поползли вверх, и на стол с громким стуком упал револьвер.
Кто-то сзади обхватил Милюнэ, и она услышала родной, полный сострадания голос, который не чаяла больше никогда услышать:
— Машенька, милая, родная,
Безруков и Хваан постучали в дверь дома Громова.
Долго не открывали. Наконец появилась заспанная жена Громова.
Хваан проскользнул в комнату, за ним прошел Безруков.
— Пройдите сюда! — Хваан показал на кухню.
Павловна испуганно повиновалась. Но отчетливо слышала все, что происходит в спальне.
— Спит, гад, — спокойно произнес Хваан. — Ну, мы сейчас его поднимем.
Хваан потер сначала уши Громову, пока они не загорелись огнем, потом начал хлопать по щекам.
Громов открыл глаза.
— Встать! — негромко приказал Безруков.
Сознание медленно возвращалось в затуманенную вином голову. Что это? Кто это смеет ему приказывать? В гневе Громов сел на кровати.
— Встать, я говорю! — повторил приказ Безруков. — Именем Советской республики, именем революционного комитета Чукотки вы арестованы!
— Сергей Евстафьевич? — спросил он растерянно.
— С вами говорит председатель ревкома Чукотки Михаил Мандриков!
Громов вмиг протрезвел. Опоздали! Всего на один день опоздали. Вот он, оказывается, Мандриков, рядышком был, вместе плыли на пароходе «Томск».
— Одевайтесь, — приказал Мандриков.
— Как же, значит? — бормотал он. — Вы, господа, это зря… Приговорят к расстрелу вас. Мятеж… господа.
— Пошевеливайтесь, господин Громов! — поторопил Мандриков. — У нас нет времени ждать. Давайте быстрее.
Громов глянул на него, на второго и только теперь понял всю серьезность положения. Вот они — большевики. Это они взяли власть в центре России и продвигаются на Дальний Восток.
К наступлению ранних сумерек все было закончено. Арестованных препроводили в тюрьму, рассадили в две камеры.
Михаил Мандриков и Август Берзин (по паспорту Дмитрий Хваан) вернулись в бывшую колчаковскую канцелярию.
— Ну вот, Август, — с усталой улыбкой проговорил Мандриков. — Революционная власть пришла на Чукотку! Поздравляю!
— Тебя тоже! — Август крепко обнял друга и товарища.
— Слабовата оказалась колчаковская власть, хлипковата, — заметил Берзин.
— Сегодня нам спать не придется, — деловито сказал Мандриков. — Надо составить воззвание, телеграммы, утром собрать первое легальное заседание ревкома.
Булатов нес на руках Милюнэ.
Она очнулась на свежем воздухе и испуганно спросила:
— Это ты, Булат?
— Я, я, Машенька, я…
— Как было больно и страшно!
— Милая, милая…
Милюнэ чувствовала, как на ее побитое лицо падают горячие слезы. Слезы попадали на распухшие губы, в рот. Соленые, как вкус крови…
— Милый Булатик, как хорошо, что ты пришел!
— Машенька, наша взяла! Наша советская власть теперь на Чукотке!
Они вошли в дом, и Булатов осторожно положил Милюнэ на кровать. Она хотела сесть, но он придержал ее ласково, поцеловал в разбитые губы.
— Булат, как я рада, что ты успел… Ты очень хороший!
Тымнэро запряг собак и поехал на лед Анадырского лимана.
Сначала направил упряжку вдоль берега, мимо торосов и мимо здания уездного правления, по реке Казачке поднялся вверх. Скользнув глазами по длинному приземистому дому, задержал взгляд на крыше. Над ней на шесте развевался на легком морозном ветру большой лоскут красной материи. Раньше такого не было.
Возле бани Тренева из проруби брал воду Ермачков.
— Чего лоскут на крышу повесили? — спросил Тымнэро.
— Оннак, ты ничего не знаешь? Власть ночью взяли большевики! — ответил Ермачков. — Советская власть нынче у нас!
Тымнэро посмотрел на красный флаг и вдруг сказал изумленному Ермачкову:
— Так вот кого искали в моей яранге! — И повернул упряжку обратно.
Часть четвертая
Глава первая
Товарищи далекого Севера, люди голода и холода, к вам обращаемся мы с призывом присоединить свой голос и разум к общему голосу трудящихся России и всего мира. Да здравствует коммунистическое равенство! Долой капиталистов, спекулянтов!
Бледный рассвет пробился сквозь подернутое льдом окно.
Мандриков поднял голову от стола и посмотрел на Берзина. Тот сидел на стуле, крепко привалившись к спинке, и спал.
Берзин, словно почувствовав его взгляд, пошевелился.
— Август! — окликнул его Мандриков.
Берзин мотнул головой и с трудом открыл глаза.
— Извини, совсем отвык от своего имени, — улыбнулся виновато.
— Вот уже новый день пришел… — Мандриков подошел к окну. — А знаешь, Август, именно с сегодняшнего дня и будут считать начало новой жизни на Чукотке — с шестнадцатого декабря тысяча девятьсот девятнадцатого года!
Несмотря на трудную ночь, Мандриков был возбужден. Он мысленно видел огромные пространства тундры: на север — до мыса Дежнева, на юг — до Камчатки, на запад — до Якутска, на восток — до Америки… На этом пространстве вполне может уместиться Европа… И вот сегодня они решили судьбу этой земли…
— Будем составлять воззвание! — сказал Мандриков, возвращаясь к столу. — Надо найти такие слова, чтобы они дошли до каждого сердца.
— Мне казалось, что самое трудное — взять власть, — сказал Берзин. — И вот мы ее взяли!