Конец
Шрифт:
— А кто тебе сказал, что этот твой Хинес не явится с женихом вместо невесты?
Уго смотрит на нее опешив, не находя, что ответить. Наконец он говорит, играя, по своему обыкновению, очередную роль, развязным тоном распоследнего забулдыги:
— Эй, поосторожней на поворотах! Я ведь тебе сказал, что он был моим лучшим другом! Как он может быть пидором?
— Ладно, будем считать, что Хинес привезет с собой жену… Все равно, что-то тут не сходится. А где же Ирен Папас?
— Ирен Папас, — поясняет Уго с улыбкой, — и ее сестра были кузинами Ньевес. Они иногда к нам присоединялись.
— Восемь? А у меня получается семь: четыре парня и три девушки…
— Понимаешь, — говорит Уго с легким раздражением, — на самом деле… был еще один. Но он не приедет. Во всяком случае, я так думаю. Тогда под конец случилась очень неприятная история. И он на всех разобиделся.
— Видать, было за что.
— Откуда тебе знать, было за что или не было? — Уго вскакивает с дивана и начинает ходить взад-вперед по гостиной, точно лев в клетке. — Он сам всех довел до ручки… Типичный случай: человек не умел ни с кем поладить и вечно портил любой праздник своими причудами и занудством. В конце концов мы сыграли с ним одну шутку… И ты даже не представляешь, какие проклятья обрушилось на наши головы. Однако хуже всего было другое: он сумел повернуть дело так… Короче, в итоге все мы между собой перессорились… Так и распалась наша компания. И поправить ничего уже было нельзя.
— А чем вы все-таки его так оскорбили?
Уго подходит к столику, снова берет в руку стакан, теперь почти пустой, и только потом отвечает:
— Ерунда какая-то!.. Не знаю!.. Не помню!.. Сама подумай — раз я не помню, значит, это был сущий пустяк!
— Готова поспорить, что вы его как-то унизили… и это было связано с сексом.
— Да ладно тебе! К чему сейчас старое ворошить! Ты ведь ничего не знаешь… понятия не имеешь, что там между нами происходило, а берешься сочинять какую-то муру. И главным злодеем, само собой, назначаешь меня. И то верно: кто же еще годится на роль злодея?
— Ну почему ты так вскинулся? Я пошутила. Сейчас имеет значение только то, что все вы, хорошие и плохие, в ту ночь находились там и любовались звездами…
— Да, верно. И это был лучший миг для нас для всех. Даже он, тот тип, вел себя как нормальный человек… И действительно у нас осталось чудесное воспоминание о той ночи…
— А Ньевес и его тоже позвала?
— Ну конечно же! Она ведь любит все живое на земле… Даже этого… Она будет ему звонить, у нее есть номер его телефона… Уж не знаю, как она этот номер раздобыла, потому что… мы о нем больше никогда ничего не слышали.
— Наверно, просто открыла телефонную книгу…
— Если только он по-прежнему живет здесь. Я ни разу не встречал его на улице.
— А она, может, продолжала с ним видеться.
— С нее станется… Хотя сейчас это совершенно не важно, я ведь сказал тебе: очень сомневаюсь, что он приедет…
— А как его зовут? Ты не сказал, как его звали.
— Да провались он пропадом! — кричит Уго, резко останавливаясь. — Что меня больше всего бесит, так это то, что вечно… вечно разговор рано или поздно перескакивает на него!
Столь бурная реакция Уго выглядит странно. Кова смотрит на него с дивана, где продолжает сидеть,
— Уго… я ведь только спросила, как его звали.
— Ты хочешь знать, как его звали? Да? Хочешь знать?.. Его звали Пророк, понятно? Пророк. И никто никогда не называл его иначе… Да, у него конечно же было имя — Хуан, или Хосе, или что-то вроде того. И такая же заурядная фамилия. Но его всегда называли Пророком. И знаешь почему? Потому что он был недоумком, потому что он был идиотом, не пропускавшим ни одной мессы. Он строил из себя святого и по любому поводу принимался читать нам проповеди… Этот…
— Знаешь, а мне кажется, что ты воспринимал все это всерьез…
— Пусть тебе больше ничего не кажется, ничего не кажется! Кажется, мы с тобой не поедем на этот проклятый юбилей.
— Ради бога, Уго. Давай не будем начинать все сначала…
— А почему ты вечно стараешься меня уязвить? Нарочно? Да? Мы никуда не поедем — решено. И больше тут спорить не о чем.
— Ладно, все будет так, как ты скажешь. Как всегда…
Кова поднимается с дивана, по лицу ее видно, как она напряжена. Она вроде бы собирается покинуть гостиную, но вдруг останавливается и говорит Уго:
— Ты только позвони этой женщине… Ньевес. Я бы сделала это как можно раньше, сам понимаешь. А то ведь она понадеется!
— Разумеется позвоню.
Уго подходит к книжным полкам, что-то ищет, достает пачку, из нее — сигарету, торопливо зажигает и сразу жадно затягивается. Потом снова берет стакан и, держа в одной руке сигарету, а в другой — стакан, приближается к большим окнам в глубине комнаты. Он стоит, повернувшись спиной к Кове, почти уткнувшись лицом в стекло, и созерцает солнечное воскресное утро. За окном видны подстриженные деревья и однообразные маленькие садики вытянутой формы с непременно устроенным в каком-нибудь углу барбекю.
Кова недовольно и даже гневно качает головой. Потом, не говоря ни слова, спешит распахнуть все окна.
Мария — Хинес
Фары выхватывают из темноты то густые заросли, то кусок асфальтовой дороги, узкой, усеянной выбоинами, потом опять — кустарник, потом — деревья, которые карабкаются вверх по склону, протягивая над дорогой свои ветви. Уже довольно давно прямые участки стали с удручающей монотонностью чередоваться с извилистыми, и конца пути вроде бы не видно.
— По моим воспоминаниям, ехать туда было все-таки не так долго, — говорит Хинес, не отрывая глаз от дорожной ленты. — Хотя, с другой стороны, мы всегда добирались засветло… В темноте все выглядит куда хуже.
Машина — полноприводная, широкая и комфортабельная. Блестящий кузов строгого черного цвета сейчас покрыт легким слоем пыли. Вокруг совсем темно, и стемнело как-то сразу, когда дорога углубилась в лес и попала словно в сплошной туннель, образованный ветвями деревьев. Если смотреть из салона, с пассажирского места, легко решить, будто полоса асфальта никак не шире самого автомобиля.