Конец
Шрифт:
— Да прекратите вы, ради бога! — просит Хинес. — Мне не видно… не видно, есть ли…
Марии, хоть она и находится гораздо выше, чем он, тоже не удается ничего разглядеть. Из-за суматохи, поднятой Ньевес, Ампаро и тем же Хинесом, по воде идет сильная рябь и дно бассейна выглядит таким изменчивым, трепещущим и играющим отблесками, что сложно сделать какие-либо выводы. К тому же женщины обмениваются обрывочными фразами, кричат, и это также мешает разобраться в ситуации — возникает что-то вроде еще одного поверхностного слоя, уже звукового, который теряет свою прозрачность из-за смешения и наложения звуков
— Но Марибель… Что она сделала?
— Она нырнула!
— Это все вода! Они исчезают… исчезают, когда погружаются в воду!
Кажется, что Хинес теряет последние силы, он уже почти ничего не видит, хотя опустил глаза к самой воде, но от этого блики еще больше мешают обзору.
— Надо выходить отсюда! — приказывает он наконец, когда Ньевес уже почти поднялась по лесенке, продолжая всхлипывать и причитать и скользя на каждой ступеньке.
Ампаро предпочла вскарабкаться прямо на бортик.
Хинес подплывает к другой лесенке и очень медленно одолевает ступеньки, что объясняется не столько осторожностью, сколько усталостью.
— Это все вода! Вода!
— Тихо!.. — кричит Хинес, тяжело дыша, но все еще сохраняя властный тон. Он стоит рядом с лесенкой, нагнувшись вперед и уперев руки в колени. При каждом вдохе и выдохе он то надувает, то втягивает живот и смотрит на воду с лихорадочной надеждой, как, впрочем, и все остальные: Мария, Ампаро и даже Ньевес.
Поверхность воды понемногу успокаивается. Черные параллельные полосы, покрывающие дно бассейна и еще недавно то сливавшиеся, то пересекавшиеся, снова постепенно выпрямляются, обретая четкую геометрическую правильность, словно поставленные на место части головоломки. Наконец перед ними открывается пустой и замерший в тишине и покое бассейн, и кажется, будто линии на дне с двух сторон загибаются дугами, — это результат преломления света в бесстрастной прозрачности воды.
— Все исполняется так… как он и говорил, — замечает Ампаро. — Уго больше не страдал, а… она… осадила его в тот раз, в пикапе… Поэтому она и должна была стать следующей.
Хинес ничего не отвечает, он молчит и продолжает пристально вглядываться в бассейн, дыша ртом, втягивая и расслабляя живот — все медленнее и медленнее, делая все более долгие паузы между вдохами.
Мария — Хинес — Ньевес — Ампаро
Улица длинная, прямая и при этом довольно узкая, она плавно спускается вниз — к границе городка. Двух- и трехэтажные дома — одни совсем старые, другие, судя по всему, недавней постройки — вытянулись по обе ее стороны, вплотную примыкая друг к другу. Монотонное чередование фасадов с закрытыми окнами придает улице вид тесного коридора. Велосипеды сами катят под горку с постоянной и умеренной скоростью, так что нет нужды крутить педали, да и пользоваться тормозами тоже не приходится. Три женщины и один мужчина едут, положив руки на руль. Еще не наступил полдень, пока еще не наступил, но улица повернута так, что солнце сейчас всей своей мощью обрушивается на проезжую часть и тротуары, не оставляя ни клочка тени.
Несмотря
— «Синее лето»… — бросает Хинес с горечью.
— Как странно… — говорит Мария. — Теперь мне его недостает…
— Кого?
— Уго.
Никто не реагирует на ее слова, ни у кого не хватает духу хоть что-нибудь добавить; слышно лишь беспечное и задорное потрескивание велосипедных звездочек. Вдали раздается собачий лай.
— А ведь двенадцати часов не прошло, — вдруг произносит Ньевес с упреком, при этом взгляд ее затуманивается. — Нет, это точно: двенадцати часов не прошло. Ибаньес… он дежурил последним, значит… это было всего…
Снова воцаряется молчание. Слева велосипедисты видят начало еще одной улицы, вернее переулка, и мельком успевают заметить, что он очень прямой и круто поднимается вверх. И только когда переулок остается позади, в мозгу снова вспыхивает только что проплывшая картинка и мозг подает сигнал: что-то в ней не так.
— А что это там было в самом конце? — спрашивает Ампаро.
— Я тоже видел, — откликается Хинес. — Скорее всего, собака.
— Нет, мне показалось… кто-то более крупный… — уточняет Ампаро.
— В любом случае нам надо как можно скорее выбираться отсюда, — говорит Хинес. — Смотри, вон уже видно шоссе!
— Разве это шоссе?
— Конечно, и ведет оно в Вильяльяну — я помню этот деревянный амбар.
Хинес нажимает на педали, и женщины делают то же самое. Через несколько десятков метров дома закончатся и с той и с другой стороны, а дальше дорога, поменяв наклон, потянется по уже вроде бы пригородным местам — отсюда видны складские помещения, редкие летние домики. Но пока велосипеды катят все еще по городу. Справа дома стоят сплошной стеной — без единого прохода. По первому впечатлению все боковые улицы ответвляются только слева, и здесь же вдруг возникает то лестница, то расположенная уровнем выше и обсаженная деревьями площадь с припаркованными на ней машинами, то еще одна улица, тоже спускающаяся вниз.
— Дела идут все хуже, — говорит Ньевес, не переставая крутить педали, — ведь такого еще не было… чтобы исчезли сразу двое. — И через пару секунд, не получив ответа, добавляет: — Наверно, нам следовало остаться в приюте…
— Рафа исчез в приюте, — сухо напоминает Хинес.
— Или двигаться на север…
— Если тебе нравятся горные дороги, то конечно… На севере совсем нет населенных пунктов — горы и только горы. Мы бы убили много дней на то, чтобы перебраться через хребты… Самым правильным и логичным было идти на юг, — говорит Хинес после короткой паузы, — здесь хорошие дороги и встречаются поселки и даже города, с каждым разом, заметь, все более крупные… На велосипедах мы завтра же будем в столице… Короче, мы поступили именно так, как велела логика…