Конец
Шрифт:
— Конечно… ты ведь ничего плохого ему не сделала, не внесла свою тысячу песет…
— Полторы тысячи, — тотчас поправляет ее Ампаро.
— Ну вот, снова-здорово! — Мария досадливо морщится. — Какой-то диалог глухих!
— Все правда! — настаивает на своем Ньевес. — Все мы… все внесли свой вклад: кто по желанию, а кто-то и против воли. Эти деньги… они нас отравили.
— Ну конечно! Тридцать сребреников, — комментирует Мария с презрительным безразличием. — Нет ничего нового под солнцем.
— И вовсе это не обязательно конец света, — говорит Ампаро. — Если ему хватит
— Я буду следующей, — заявляет Ньевес, — теперь… теперь… мой черед… а я… не хочу…
— Твой черед? А почему, собственно, твой? — спрашивает Мария.
— Не знаю… — Ньевес все с большим трудом сдерживает рыдания, — у меня… у меня есть такое предчувствие…
— Послушай, Ньевес, — говорит Хинес, — все, что вокруг происходит, настолько необычно… этому можно… можно найти какое угодно объяснение. Не знаю… я думал… я много думал обо всем этом, о том, что случилось, о том, что продолжает с нами твориться, и… мне кажется, все это настолько абсурдно, настолько выпадает из рамок нормального, что… скорее всего не имеет никакого объяснения, я имею в виду разумное объяснение, чтобы оно опиралось на известные нам естественные законы, и…
— Не дури нам голову, — обрывает его Ампаро, — все мы отлично знаем, что происходит.
— Нет, не все — и не все думаем одинаково. Я что хочу сказать? Не исключено, что исчезнувшие люди возвращаются — возвращаются в нормальный мир, в настоящий, потому что это… эта ситуация… Что случилось там, в ту ночь, в приюте? Какой-то разлом, трещина… А вдруг мы попали в другое… в другое измерение? Или еще бог знает куда! А исчезнувшие просто возвращаются в обычный мир…
— Прямо как в кино… — говорит Ампаро.
— А разве все это не как в кино? Когда человек вдруг раз — и пропадает, безо всякого следа!
— Помнишь этого мага, ну как его… — говорит Ампаро, — ну того, что крутил любовь с Шиффер… Как его зовут?.. Вот — Копперфильд! Так вот, у него даже слон исчезал.
— Да, но опустошить целую провинцию и ему было бы слабо, — вставляет Мария.
— Это да! — неохотно соглашается Ампаро. — Итак, мы, по-твоему, находимся в четвертом измерении, в туннеле времени или в чем-то подобном… Ладно! А что же творится в нормальном мире? Они что, продолжают там жить без нас? Или как? А вдруг другая Ампаро крутится сейчас на своем складе как белка в колесе? Вот было бы здорово! На днях планировали провести инвентаризацию… Инвентаризация, — добавляет она с постной миной, — это вам такое четвертое измерение…
Хинес качает головой и не может сдержать улыбки.
— Я ведь только хотел показать, что могут существовать и другие версии, другие пласты, — говорит он снисходительно, — хотел отвлечь вас немного от этой навязчивой идеи… но теперь вижу, что у тебя это получается куда лучше, чем у меня.
— А вдруг это только сон, — говорит Мария каким-то вялым голосом, — те, кто исчез… они просто просыпаются.
— А этот сон… он что, снится тебе? — спрашивает Хинес. — Потому что я, например, чувствую себя человеком очень даже из плоти и крови. И я, имей в виду, отказываюсь быть героем из твоего сновидения…
— А может,
Их беседа скорее похожа на легкий треп, чем на серьезное обсуждение версий, в которые они по-настоящему верят.
— Ну, знаешь… это мог бы быть коллективный сон, — продолжает Хинес, — только представь: он снится всем нам одновременно… А на самом деле мы по-прежнему находимся в приюте, лежим на своих койках…
— Ага, а те, что исчезли, они просто-напросто уже проснулись, — заканчивает его мысль Ампаро.
— Вот именно, — поддакивает Хинес.
— Тогда почему они нас не будят? — спрашивает Мария. — Они же не могут не видеть, как мы страдаем.
— Наверно, потому, что люди не всегда помнят увиденные сны, — отвечает Хинес. — Проснувшись, тотчас забывают, что им приснилось… Они понимают: мы еще спим — вот и все.
— Да ладно вам… — говорит Ампаро с явным раздражением. — Меня… меня просто трясет от всяких таких объяснений, когда к месту и не к месту приплетают сновидения. Это совсем как в кино: там ведь часто такое случается, что-то происходит, события накручиваются, накручиваются — и уже непонятно, как из этого выпутаться… И тут выясняется, что все это был только сон. Хлоп — и куча денег за сценарий! Так что уймись! Хватит чушь пороть! Будто трудно заметить разницу между тем, спишь ты или нет…
— Но ведь пока ты спишь, тебе чудится, что все это происходит в реальности, — говорит Мария. — И только проснувшись, начинаешь понимать, насколько нелепым был твой сон.
— Да замолчите вы, ради бога! — срывается Ньевес.
— Вот именно, хватит! — поддерживает ее Ампаро.
— А почему, интересно, мы должны замолчать? — спрашивает Мария.
— Потому что мне страшно!
В ответ действительно наступает молчание, все трое лишь выразительно вздыхают, таким образом выказывая свое неудовольствие.
— Мне страшно даже подумать, что все это происходит не на самом деле… — продолжает вскоре Ньевес. — Что я, наверно, схожу с ума… Что я хочу проснуться и не могу. Не могу!
— Неужто тебе легче от мысли, что тот тип уничтожает нас одного за другим? — спрашивает Мария.
— В этом по крайней мере есть хоть какой-то смысл, — говорит Ньевес. — А вот ваша… ваша… будто ничего такого…
— Ну давай с тобой вместе пораскинем мозгами, детка, — перебивает ее Ампаро, — и сама увидишь — вся эта дурь тотчас с тебя слетит. Скажи, разве у тебя есть ощущение, что тебе снится сон? Глянь только, как солнце лупит, и физиономия у тебя от солнца похожа на помидор, прям пылает — хоть яичницу жарь.
Ньевес проводит ладонью по щеке, и по мере того как взгляд ее теряет лихорадочный блеск, к ней вроде бы возвращается способность соображать.
— Нет, если честно, то нет, — говорит она уже более спокойным тоном.
— И у меня тоже нет, радость моя, и у меня нет. Так что давай-ка нажимать на педали — хотя бы только ради того, чтобы выбраться из этой чертовой пустыни, и будем крутить педали молчком и безо всяких там остановок, потому как я намерена этой ночью, если только доживу до ночи, выспаться в настоящей постели.