Конец
Шрифт:
Какое-то время они молчат. Слышны лишь стрекот цикад и бурное дыхание Марии, от которого у нее быстро поднимается и опускается грудь. Ампаро в свою очередь кривит лицо в презрительной гримасе и снова концентрирует внимание на телефоне.
— А мы сумеем добраться до столицы… сегодня? — спрашивает Мария, обращаясь к Хинесу. Ее голос звучит как-то слишком холодно, но возможно, это всего лишь последствия перепалки с Ампаро.
— Вопрос вовсе не в том, доберемся мы туда сегодня или нет, вопрос в том, сколько человек туда доберется, — тихо бубнит Ампаро, словно рассуждая сама с собой.
Но
— Не уверен, что мы попадем туда до ночи, — раздумчиво говорит он, — все зависит от скорости, с какой…
— А я, учтите, не собираюсь опять ночевать под открытым небом, — заявляет Ампаро.
— Даже если мы и не доедем, то останется совсем немного. А в десяти-пятнадцати километрах от столицы расположены вполне комфортабельные загородные поселки. Подыщем дом получше, с бассейном и так далее…
— Ладно, поехали, — говорит Мария. — Нечего терять время впустую. Да и кусок в горло все равно не лезет.
Бутерброд Ампаро, почти не тронутый, все так же лежит на земле рядом со стулом, на котором она сидит. Направляясь к велосипедам, Мария и Хинес забирают свои, оставленные недавно на сиденьях стульев. С угрюмым и недовольным видом Мария сворачивает к ближайшей урне и бросает туда то, что осталось от ее бутерброда.
— От него никакого толку, — говорит она, словно оправдываясь, и опять идет к велосипедам.
Хинес молча, почти механически берет пластиковый треугольник, сует туда полусъеденный бутерброд и кладет упаковку в корзинку на багажнике.
Мария и Хинес уже подняли свои велосипеды и держат их за руль, но тут оба одновременно оглядываются на Ампаро.
Та идет медленно, как будто против воли, по-прежнему уставившись на экран мобильника, как девчонка, которой звонят родители, когда она, обалдев от многочасового путешествия на машине, отправляется в придорожный туалет. Но Ампаро отнюдь не девчонка, ей сорок с хвостиком, у нее седые волосы и обветренное лицо, из-за чего, когда она поднимает вверх брови, особенно заметны белые морщинки вокруг глаз.
— Это наверняка был он, — говорит она, не отрывая взгляда от телефона, даже когда сует его в карман. — Поначалу я думала, это что-то другое, но теперь понимаю: это был он, он просто так развлекается: играет с нами, как кошка с мышками.
Ампаро смотрит на своих спутников, но выражение их лиц заставляет ее резко обернуться. У нее за спиной, рядом со стульями, на которых они только что сидели, появилась собака. Она осторожно, с опаской наклоняет голову, сует нос куда-то за стул, медленно, сантиметр за сантиметром, вытягивая шею, пока не натыкается на бутерброд, брошенный Ампаро. Собака обнюхивает его и начинает быстро, но с исключительной деликатностью и робостью есть, словно стараясь, чтобы ее не заметили.
— Ой! Ничего себе! Борзая! — говорит Ампаро.
Шерсть у собаки сероватая — это и вправду борзая: худая, мускулистая, с узким носом и выгнутой спиной, широкой и округлой грудью, поджарым, почти отсутствующим животом и длинным хвостом, который прячется между ногами и закручивается к брюху, продолжая плавную линию спины.
— Борзая!
— А мне казалось, они поменьше.
— Смотрите, еще одна!
Занятые разглядыванием собаки, трое путников не сразу заметили появление второй — пока она не приблизилась к первой, которой повезло завладеть бутербродом. Вторая собака принадлежала к той же породе, что и первая, была такого же размера и вида, только окрас иной — бурый с рыжиной. С той же мягкостью в движениях, с той же опасливостью она тянет голову к бутерброду, от которого отщипывает кусочки первая, и наконец, словно ненароком, словно между делом, хватает и заглатывает небольшой кусок, валяющийся на земле. Тогда первая демонстрирует, что не так уж она и робка, ощетинивается и тихо рычит, показывая клыки, — это признаки внутренней готовности к бою.
Вторая борзая резко отскакивает, но замирает в выжидательной позе на расстоянии в несколько метров, ее манит вкус только что отведанной пищи, и она надеется раздобыть еще хотя бы несколько крошек. Между тем Мария и Хинес снова прислонили свои велосипеды к колонкам. И они и Ампаро, застывшая в паре метров от них, молча наблюдают эту сцену, завороженные причудливым обликом животных, чья удивительная худоба, как и волноподобная легкость движений, заставляют подумать, что это какая-то стилизация, а то и гротеск.
Но что-то еще вдруг привлекает внимание людей, какое-то движение, смутно уловленное краешком глаза — где-то на самой границе поля зрения. Движение возникло у одной из урн: там стоит еще одна собака, тоже борзая, только черная, она сунула в отверстие свою длинную голодную морду. Эта черная собака стоит на задних лапах, отчего тело ее кажется еще более вытянутым, а мощные ляжки подрагивают от напряжения, и пес выглядит довольно комично, хотя вид его в то же время вызывает тревогу.
— Она унюхала бутерброд, который ты выбросила, — говорит Хинес.
— Что-то не нравятся мне эти твари, — хмурит брови Ампаро. — Я их боюсь.
— Они ищут еду, — говорит Хинес.
— В магазинчике еще кое-что осталось, — замечает Мария.
— Да, но там все запаковано.
— Давайте пойдем и все им пооткрываем… Ой! Господи!
Мария пугается, почувствовав рукой странное прикосновение, влажную и горячую ласку — в руку ее ткнулась носом, лизнув языком, еще одна собака, тоже черная, но с редкими белыми пятнами, такая же изогнутая дугой, такая же изящная, как и три другие. Ампаро, которая уже успела догнать своих товарищей, резко пятится назад, увидев нового пса.
— Куда ты? — хочет подбодрить ее Мария. — Они же не делают ничего плохого, посмотри: эта лижет мне руку, потому что на ней еще сохранился запах еды.
— Все собаки очень породистые, — не может сдержать восхищения Хинес, оглядывая невероятно тонкие фигуры, мощную мускулатуру, чересчур длинные морды и треугольные головы со слегка выкаченными глазами, словно глаза эти не нашли для себя достаточно места в черепе столь изысканной лепки.
— Но… откуда их столько? — почти по-детски жалобно спрашивает Ампаро, пока улыбающаяся Мария играет с борзой, которая недавно лизала ей руку.