Конечная остановка (сборник)
Шрифт:
Перед семинаром мы обсудили с Яшаром, как лучше обработать рентгеновские данные «Андо» – по интенсивности без учета расстояний или по вероятной светимости, хотя ошибки в этом случае возрастут как квадраты неопределенностей в оценках.
И я опять вспомнил свою смерть. Так ясно, будто это произошло сегодня. Только что. Я, видимо, какое-то время был без сознания, потому что вспомнил, как, войдя в то утро в палату, Хасон сначала даже не посмотрел в мою сторону, а принялся, повернувшись ко мне спиной, изучать колонки чисел на экране. По каким-то признакам он понял, что я в сознании, и только тогда обернулся, увидел мои широко раскрытые и молящие глаза, подошел, положил мне на грудь ладонь и сказал уверенным голосом:
– Доброе утро, Михаэль. Сегодня сделаем томограмму.
Говорил он, конечно, на иврите.
– Мне лучше? – хотел спросить я. Или спросил? В памяти остался только ответ Хасона:
– Поспите, Михаэль. В одиннадцать вас заберут наверх.
Он имел в виду аппаратную, но меня действительно в одиннадцать забрали наверх.
Вспомнив, я понял, что именно тогда наступила смерть. Доктор Хасон был прав: «мозг умер». Произошло это в десять часов пятьдесят две минуты утра шестого марта две тысячи двадцать девятого года. Мне было семьдесят девять лет.
Это я рассчитал уже потом, после семинара, стоя у широкого окна, выходившего в сторону Института математики, на первом этаже которого был вход в метро «Академия наук», где я, бывало, поджидал Иру, чтобы вместе…
Кто это – Ира?
Странный вопрос. Ира. Мы встречались уже…
Стоп.
Что-то происходило с головой. Ничего особенного: не ныло в затылке, как бывало после нудного рабочего дня, не болели глаза, как почти всегда к ночи, когда посмотришь телевизор. Я вспоминал. Сидел на подоконнике в дальнем конце коридора, куда никто не заглядывал, потому что дверь на боковую лестницу заколотили лет двадцать назад, чтобы сотрудники не покидали в рабочее время территорию института через черный ход, который, впрочем, тоже был заколочен вопреки правилам противопожарной безопасности. Рядом с закрытой дверью, кстати, висела карта эвакуации сотрудников при пожаре.
Память – штука странная. Вспоминается не то что хочешь, а то, что вдруг всплывает из… не знаю откуда, понятия не имею, где в мозгу хранятся картины и звуки прошлого, но точно не в пресловутом подсознании, о котором даже не известно, существует ли оно на самом деле. Я сидел на подоконнике, смотрел в окно и вспомнил свой первый день в должности редактора журнала «Хасид» – Шауль, наш менеджер, хотел, чтобы я не только редактировал поступавшие материалы, но и сам писал в каждый номер по две статьи, потому что у меня это замечательно получалось, «Михаэль, это главная причина, по которой мы вас пригласили на должность»… Я прекрасно помнил, что разговор происходил сразу после праздника шавуот [1] в июне девяносто пятого.
1
Шавуот – еврейский праздник дарования Торы. По преданию, в этот день Моисей получил на горе Синай скрижали с десятью заповедями.
А сейчас восемьдесят шестой, – повторил я, чтобы не сбиться в летосчислении.
Ясновидение? Я видел внутренним зрением то, что со мной еще не происходило?
Я точно знал, что ясновидение ни при чем. Это память, потому что…
Хотя бы потому, что вспомнил, как устраивался на работу в институт. После университета меня распределили преподавателем физики в школу в Ильинке, большое молоканское село, два с половиной часа на автобусе от Баку. Мне, можно сказать, повезло с распределением: Лёву Сандлера, к примеру, послали в Хавахыл, где по-русски говорил только председатель сельсовета, да и то с таким акцентом, что понять можно было, как рассказывал Лёва, два слова из пяти. В Ильинке я оттрубил три года. Тогда я еще не был женат, Лилю встретил позже, точнее, нас познакомили… Неважно. Воспоминания не бывают последовательны: Ильинка, Лёва, распределение. Я вспомнил, как пришел потом в Институт физики – вакантных мест в лаборатории космофизики не было, и меня оформили младшим научным к твердотельщикам. Через полгода Яшар «выбил» место в своей лаборатории, и я смог, наконец, заняться тем, о чем мечтал всю жизнь… какую?
Какую, черт побери?
Потому что я вспомнил – будто сквозь обычные декорации проявилось спрятанное за ними изображение, – что с Яшаром познакомился на четвертом курсе университета, он был тогда заместителем директора астрофизической обсерватории в Пиркулях. Под его руководством я писал дипломную работу, а потом из обсерватории прислали на меня персональный вызов, и ни в какую Ильинку меня, конечно, не распределяли. Где это, кстати, надо посмотреть на карте… Глупости, зачем мне карта, если я ездил в деревню каждую неделю – вечером в воскресенье выезжал из Баку последним автобусом, чтобы в восемь утра в понедельник войти в восьмой… или в шестой… или какой там по расписанию класс…
Я сошел с ума?
Конечно, нет. Психически больной человек никогда себя таковым не считает, это аксиома, но если такая мысль пришла мне в голову, значит, я все-таки мог допустить, что… и следовательно…
Я вспомнил, что вечером у меня встреча с Лёвой на кафедре философии в Политехе. Это так или…
Так.
Можно приказать себе не вспоминать? Вообще. Из кабинета директора – я увидел – вышел Яшар, на ходу читая какую-то бумагу, скорее всего, бланк квартального отчета. Сейчас шеф начнет меня искать…
Я слез с подоконника и пошел в двести десятую комнату, на двери которой висела табличка: «Лаборатория космической физики». Кто-то давно уже пытался затереть букву «с», не получилось, но все равно слово выглядело нелепо и нарочито бессмысленно.
– Давай-давай, Миша, – встретил меня Яшар, – где у тебя графики распределений?
Я был невнимателен и в обсуждении допустил пару логических ляпов. Яшар решил, видимо, что я нездоров, и отправился по своим делам. Разговаривать с Наилей и Исмаилом, сидевшими со мной в одном закутке, отгороженном от большой комнаты книжным шкафом, мне не хотелось, и, сославшись на то, что оставил в библиотеке недочитанный Astrophysical Journal, я отправился в садик за зданием Академии, где никогда никого не было, кроме драных уличных кошек, бродивших подобно теням мертвых в Аиде.
До вечера я сидел на скамейке и занимался самым странным делом за всю свою жизнь – вспоминал и сравнивал.
Вспоминать по заказу можно только то, что уже много раз вызывал в памяти. Я вспомнил, как в восьмом классе мы с двумя приятелями поднимались через Английский сад в парк имени Кирова, где над городом возвышался простерший правую руку к морю бывший партийный лидер республики. На одном из крутых подъемов я неловко повернулся и покатился вниз, сломав руку. Вспомнил доброго доктора Ливанова, ставившего мне кость на место (перелом оказался со смещением) и при этом рассказывавшего смешную историю (которую я вспомнить не смог), чтобы мне было не так больно.
И еще я вспомнил, как в том же восьмом классе ездил на зимние каникулы с семьей двоюродного брата в Москву – в первый раз, – и столица произвела на меня такое впечатление, что я решил: после школы поеду поступать в МГУ. На любой факультет, где будет самый маленький конкурс, только бы жить и учиться в этом потрясающе прекрасном городе. Вспомнил, как дядя водил нас с Ильей по музеям. Правда, не запомнил почти ничего из того, что видел, кроме огромного полотна Иванова «Явление Христа народу» в Третьяковке и египетских мумий в залах Музея имени Пушкина (Музея изящных искусств, как называл его дядя).