Конечная остановка (сборник)
Шрифт:
В библиотеке Академии я просмотрел последние номера астрономических журналов за каждый год последнего десятилетия. Обнаружил восемнадцать работ (мало, я ожидал, что будет больше), касавшихся несоответствий в определениях масс скоплений.
Я впустил в свое сознание то, что понял, прочитав первую статью из списка: никто из наблюдателей (а занимались этой проблемой лучшие астрофизики современности – Бэбкок, Бербиджи, Солпитер) не нашел противоречий в измерениях масс скоплений. Потому и работ было мало – неинтересная тема, никаких неожиданностей.
В нашем мире темного вещества во Вселенной не было в помине. Во всяком случае, по данным на май восемьдесят шестого года. Даже идей таких ни у кого не возникло.
На удивление быстро – всего-то через три недели – в библиотеку переслали из Москвы подшивку Astrophysical Journal за тридцать седьмой год со статьей Цвикки об определении масс скоплений галактик. Я выучил эту работу наизусть. Я сравнил ее с тем, что помнил о статье Цвикки, которую, конечно, много раз держал в руках – том этот, я помнил, стоял в левом углу стеллажа на третьей полке снизу в библиотеке Тель-Авивского университета, и, чтобы достать его, приходилось нагибаться…
Это были разные работы. Один стиль, одинаковые методы, похожие графики. Но абсолютно разные результаты.
В статье, что лежала передо мной, было ясно сказано, что в пределах ошибок наблюдений массы скоплений, определенные оптическим и динамическим способами, соответствуют друг другу.
В той статье, что я помнил, было написано столь же ясно, что массы, определенные оптическим способом, много меньше, чем массы, определенные по кривым вращения.
Вселенная не содержала темного вещества. Во всяком случае, его было так мало, что никакими наблюдениями обнаружить это вещество пока не удалось.
В мире моей памяти не менее четверти массы Вселенной было сосредоточено в темном веществе – невидимом ни в какие телескопы, но существенно влиявшем на динамику не только скоплений галактик, но Вселенной в целом.
Вселенная, в которой я жил, и вселенная, где мы с Ирой прожили долгую и, в общем, счастливую жизнь, – это были разные вселенные. Раньше я был в этом интуитивно уверен. Теперь я это знал.
Чтобы поставить точку, я поехал на переговорный пункт у метро «Баксовет». Отсюда я обычно звонил в Москву, когда собирался в командировку. Я всегда останавливался у Марии Вадимовны, старушки, сдававшей комнату приезжим научным работникам.
На этот раз я звонил не квартирной хозяйке – в Москве мне сейчас делать было нечего. Я бы слетал в Штаты, но эту фантастическую идею и обдумывать не имело смысла.
– Боря? – спросил я, услышав в трубке знакомый хрипловатый бас.
Боря Шаров работал в Астрономическом институте, занимался космологией, моделями ранних стадий расширения. Блестящий ум, но сейчас мне не ум его требовался (вряд ли он одобрил бы мои дилетантские рассуждения), а не менее блестящая память.
– Миша! – обрадовано завопил Боря. – Обязательно приходи в четверг на семинар к Зельду! Я буду делать потрясный доклад об инфляционном расширении Вселенной, ты понятия не имеешь, что это такое! Скоро это станет самым перспективным направлением в космологии, можешь мне поверить!
Верить мне было ни к чему – я знал, что только инфляционная модель могла объяснить все наблюдения микроволнового фона и другие особенности строения дальних участков мироздания. Шаров не имел к этим работам никакого отношения: он так и остался до конца дней (умер Боря в две тысячи шестом от опухоли мозга) убежденным противником инфляции. На моей памяти инфляционную модель придумали советские ученые Муханов и Старобинский в восьмидесятом году, а затем развили Гут и Линде.
– К сожалению, я не смогу приехать, – довольно невежливо прервал я Бориса. Пятнадцатикопеечные монеты быстро проваливались одна за другой в ненасытное телефонное нутро, разговор с Москвой стоил дорого. – Но у меня два вопроса.
– Слушаю тебя, – сказал Боря, мгновенно перейдя на деловой тон.
– Вопрос первый. Существуют ли доказательства того, что в скоплениях галактик или где бы то ни было в космологических масштабах присутствует вещество, невидимое ни в каком из наблюдаемых диапазонов?
Растолковывать вопрос Борису было не нужно, он ответил мгновенно:
– Мне такие данные не известны. Значит, их нет.
И добавил слегка раздраженным тоном:
– Что за нелепая идея, Миша? Какое еще, на фиг, невидимое вещество? Откуда ему взяться?
На этот вопрос я отвечать не стал и перешел к следующему:
– Боря, ты несколько раз бывал в Штатах…
Шаров был одним из немногих наших астрофизиков, кого охотно выпускали за рубеж. Он никогда не говорил ничего лишнего, даже свои эксцентричные порывы подавлял, едва оказавшись по ту сторону границы.
– Ну, – нетерпеливо произнес Борис.
– Ты был в Нью-Орлеане?
– Зимой на конференции по реликту.
– Возможно, тебе известен Фрэнк Типлер? Физик, десять лет назад защитил докторат в Мериленде, работает с Уилером.
Биография Типлера была написана на задней стороне обложки его книги.
– Нет такого, – сказал Борис, не задумавшись ни на секунду.
– Как ты можешь быть уверен? – вырвалось у меня.
– Послушай, – сухо отозвался Боря, – ты спросил, я ответил. У Уилера нет сотрудника по фамилии Типлер. Ты сомневаешься в моей памяти?
Я не сомневался в его памяти. Потому и оставил этот разговор напоследок. Последний штрих.
В этом мире Типлера не существовало. Книгу о Точке Омега здесь никто никогда не напишет.
Или напишу я, раз уж помню основные идеи и аргументы?
– Я не сомневаюсь в твоей памяти, – сказал я и, опустив в щель таксофона последнюю монетку, добавил: – Спасибо, Боря, ты мне очень помог.
– В чем? – успел озадаченно спросить Шаров, а я, прежде чем в телефоне пропал звук, успел ответить:
– Понять, в каком мире мы живем.
Наверняка он подумал, когда клал трубку на рычаг, что я имел в виду что-то политическое. И, скорее всего, решил на мои звонки больше не отвечать. О политике Боря не разговаривал никогда – боялся, что его перестанут выпускать за границу. «В каком мире мы живем». В мире развитого социализма, где Советский Союз впереди планеты всей по производству ракет на душу населения, но в хвосте по обеспеченности населения товарами легкой промышленности, каковые производятся в более чем достаточном для удовлетворения потребностей количестве, но население почему-то предпочитает качественные контрабандные джинсы нашим, пошитым на фабрике «Большевичка».