Конечная остановка (сборник)
Шрифт:
Лиле в голову не приходило, что изменился не я, изменилась моя память. Впрочем, разве не память определяет, кто мы есть, откуда пришли? И, следовательно, направление будущего жизненного пути тоже определяет память. У человека без прошлого нет и определенного будущего.
А какое будущее у человека, прошлое которого ветвится, как корни высокого дерева?
Я съездил на переговорный пункт и позвонил Боре, истратив на разговор четверть зарплаты. Знал – Лиля потребует отчета и будет недовольна: если разговор по работе, то почему не заказал из института?
– Боря, – спросил я после того, как мы обменялись приветствиями, – помнишь, я звонил тебе месяц назад и спрашивал о физике по фамилии Типлер?
– А что? Я тебе сказал, что не знаю такого.
– Я подумал, что ты… возможно…
– Да! – воскликнул Борис. – Я собирался написать тебе письмо, но раз ты позвонил… Не знаю, зачем тебе, но Типлер действительно существует.
– Действительно, – повторил я. – Но месяц назад…
– Ты спрашивал о физиках! А Фрэнк Типлер – химик! В семьдесят пятому году защитил докторат в МИТе. Мне и тему назвали, но я не запомнил, химические термины вылетают из памяти, как через дырки в решете. Зачем тебе Типлер? Он работает в Калтехе, и, если тебе что-то нужно, я могу у него спросить. Мне проще, мои письма не проходят через экспертный отдел, ты знаешь.
У Шарова было особое разрешение, и Боря в своей научной переписке был избавлен от необходимости представлять письма на экспертизу.
– Нет, – сказал я, – у меня нет вопросов к Типлеру. Тем более, если он химик.
– Тогда почему…
Боре было интересно. А я не собирался объяснять.
– Спасибо, – сказал я. – До свиданья, Боря.
В этой эмуляции химик Типлер никогда не напишет книгу о Точке Омега. Но здесь он хотя бы существует.
На работе мы с Яшаром по-прежнему занимались внегалактическими рентгеновскими источниками. Я писал черновик статьи, выводил на бумаге слова, формулы, приложил графики и гистограммы. Яшар посмотрел из-за моего плеча и спросил:
– Что такое темное вещество?
Я действительно это написал – слова сами легли на бумагу. О том, что в исследуемой части Вселенной не удалось обнаружить признаков невидимой массы.
– Темное вещество… – пробормотал я, соображая, как ответить на вопрос шефа. – Ну… Вещество, которое пока невозможно обнаружить. Скажем, нейтронные звезды в галактиках, черные дыры, остывшие белые карлики.
– Так бы и писал, – недовольно сказал Яшар. – Я понимаю, почему тебе захотелось обозначить многообразие объектов одним словом, но придумывать термины не надо.
Смяв лист, я отправил его в корзину.
– Кстати, – сказал шеф, – я слышал, скоро, возможно, отменят экспертные комиссии. Можно будет посылать статьи в зарубежные журналы.
– Да? – вяло удивился я. На моей памяти экспертные комиссии отменили то ли в восемьдесят седьмом, то ли чуть позже, сейчас на дворе был восемьдесят шестой, и Горбачев еще не стал генсеком.
– Говорят, – неопределенно сказал шеф. Видимо, он тоже не особенно верил, что простым научным сотрудникам, вроде нас, разрешат беспрепятственно делиться результатами исследований с учеными в других странах. А как же престиж отечественной науки, о котором говорили на каждом заседании Ученого совета? Как же государственные секреты, которые нужно охранять от настырного внимания западных спецслужб? Вряд ли можно было считать секретом распределение масс в скоплениях. Все, что получили мы с шефом, скорее всего, уже нарисовано кем-нибудь в Кембридже или Массачусетсе. Меня часто посещало ощущение, что мы все время опаздываем, не поспеваем за мировой наукой.
Если бы я оставил фразу о темном веществе, это могло привлечь внимание к проблеме. Могло стимулировать исследования в новом направлении.
Не нужно. Не я этот термин изобрел и не здесь о нем узнал. В корзину.
Странное возникло ощущение – будто я уже выбрасывал в эту корзину именно этот лист бумаги со словами о темном веществе.
Я тряхнул головой, отгоняя несуществующее воспоминание, и заторопился домой – вечером обещал приехать Лёва.
Пройдя до выхода из академического сада, я едва не столкнулся с женщиной, спешившей навстречу. Мы оба пробормотали «извините», попытались друг друга обойти, одновременно подняли взгляды…
– Ира! – воскликнул я и протянул к ней руки.
– Миша… – она приложила ладони к щекам знакомым жестом и посмотрела на меня, как на привидение, неожиданно возникшее на ее пути. Страх? Недоумение? Но она меня узнала. Значит…
– Миша, – повторила она, и наши ладони сцепились. У Иры были холодные пальцы, и я сжал их так сильно, что, мне показалось, что-то хрустнуло – во мне или в ней, определить я не мог.
– Как долго я тебя ждал! – вырвалось у меня.
– Господи! – одновременно произнесла Ира. – Как долго я ждала тебя!
Держась за руки, мы вошли в сад и опустились на ту самую скамью, на которой уже много раз сидели. Осмотревшись, Ира сказала с удивлением:
– Я и не подозревала, что ваш академический сад так красив изнутри.
– Ваш? – уцепился я за слово. – Ты работаешь не в Институте экономики?
– Нет, – Ира внимательно меня разглядывала, поглаживая мою ладонь своей.
Если она меня узнала…
– Ты вспомнила свою смерть? – спросил я, и ладонь ее крепче сжала мою. Вспомнила. Давно?
– Твою тоже, – голос ее был еле слышен.
– Ладно, мою, – пробормотал я. – Ты прожила после меня три года…
– И три месяца, – добавила она. – И каждый прожитый без тебя день был мучением. Как хорошо, что я умерла!
Как хорошо, что наш разговор никто не слышал. Представляю, что о нас могли подумать.
Мы просидели в саду до вечера. Со стороны моря поднялась огромная рыжая полная и самодовольная луна.
– Господи! – воскликнула Ира. – Меня, наверно, уже с милицией ищут!
Я ничего не сказал, но посмотрел на часы – четверть девятого! – и подумал, что Лёва наверняка что-нибудь Лиле наплел о неожиданном заседании Ученого совета по присуждению докторских степеней.
За три часа я успел узнать, что свою жизнь от детских лет до смерти Ира вспомнила однажды, когда шла с работы. Споткнулась; хорошо, что не упала. Дыхание прервалось, сердце захолонуло. Она присела на каменный бордюр у памятника Джапаридзе…
Работала Ира не в Академии, а в Бакводоканале, переводила тексты с пяти языков – английского, французского, испанского, немецкого и польского – по заказам, разрешенным экспертным советом.