Конечная остановка
Шрифт:
Два-три красочных аполитичных компьютерных да пяток автомобильных журнальцев немного развлекали его, но не надолго. Лишь в тюряге Евген уяснил, насколько ему не хватает свободного доступа к нормальным умным книгам. А не к той дебильной мерзости, что шныри-надзиратели издевательски волокут из тюремной библиотечки. Меж тем книги с воли, он знал, в Американке никогда не принимали в передачах для зеков.
Он даже снова начал курить. Хотя раньше, знать, думал, будто навеки расстался с этой вредной школьной привычкой к курению много лет тому назад, еще в полицейской академии.
Следователь-важняк,
Хотя куда больше Евгену не дает покоя нечто иное. Растянутое с утра до вечера его холодное бешенство вызывает другая причина. А именно: неотвязные мысли о невозможности что-либо изменить, хоть как-то повлиять на происходящее на воле. Волей-неволей он вынужден пассивно плыть по течению и бессильно дожидаться каких-нибудь изменений в своем теперешнем положении.
Еще меньше, находясь в тюремной изоляции, он, Евгений Печанский, способен найти и обезвредить того или тех, кто его подставил и полностью вывел из полноразмерной, неурезанной жизни.
В какой-то мере Евген по-хорошему завидовал порой Змитеру, если у того получается хотя бы ограничено, но работать. Тут и сейчас, лежа или полусидя. Даже в разговорах с сокамерником. Набирать и накапливать сведения, что вполне возможно ему по-журналистски пригодятся. Да о нем и на воле помнят. Такого неужто забудешь, коли он сам о себе массомедийно напоминает?
– ...Вы зря беспокоитесь, спадар Инодумцев. Насколько я знаю Михалыча, твою статью, Змитер, он разместит в лучшем цифровом виде. Отредактирует любо-дорого всё твое и все "Полу... и недо..."
– Да я Евген не о том. Уверен, Двинько всяко заделает, как нельзя лучшей. Однак без компа я словно безруким стал, мозги со скрипом шевелятся.
Ты не представляешь, как компьютер правильно мыслить помогает!
– Почему же? Уж об этом я имею правильное представление. Подчас на дисплее какой-никакой финансовый документ выглядит понятнее и вразумительнее, чем в распечатанном, растрепанном виде.
Притом, не знаю, как ты, но я с экрана читаю и понимаю в полтора-два раза быстрее, чем с бумажной версии того же самого. Раньше почти не замечал этого. Но теперь точно знаю.
У меня дома библиотека на девять тысяч томов. Ее покойный дед со стороны отца собирал полжизни. Отец и я пополняли. Так вот, когда я от матери перевез книги, взялся кое-что перечитать из памятного, детско-юношеского чтения. На глаза попалось, в то время как пылесосил. Скачал текст из интернета и виртуально прочел я ту толстую книженцию за один вечер в полный кайф. Да и уразумел автора получше, чем в несмышленом детстве.
– А ты на чем больше любишь читать, Ген Вадимыч?
– Предпочитаю машинки с полноценной операционкой. Сейчас у меня на 12 дюймов трансформер домиком. В принципе годится для работы и для чтения.
– Во-во! Я точно так же считаю. Лепей, каб все в одном.
Спытать тебя можно, Вадимыч? Ты когда в реальности читать научился? Ну, я имею в виду не в напряг, не буквы в слова занудно складывать, в конце книги, забывая ее начало. Но так, чтобы за кайф пошло, с понятием, со смыслом. Каб принципиально лучше, чем игра или кино.
– О, я, Митрич, стал практически читать уже в сознательных памятливых годах. В двенадцать лет. Дед еще был жив. Он мне и завещал громогласно свою библиотеку. Захотелось тогда прагматически узнать, чего-ничего мне завещано по наследству. Так помалу и пристрастился к чтению на бумаге. Потом отец наладонник трехдюймовый подарил.
Дед, кстати, у меня сам с ЭЛТ-монитора книжки читал. Базу данных для библиотечного каталога себе заказал. Я ей до сих пор пользуюсь.
– Продвинутый у тебя был дед.
– А то! Как он говорил, на старости лет отставной прокурор компьютером овладел, чтоб мозги не высыхали.
Зато другой сохлый дедун, с материнской стороны, тот у телевизора так и помер на боевом посту 4 октября 1993 года. Кондрашка инсультная хватила партийного пенсюка-интенданта, когда российские танки в Москве громили советскую власть, засевшую в Белом доме. Распатронили, так скажем, новое издание октябрьской коммунистической революции. На БТРах вымели огнем крупнокалиберных пулеметов таких же совковых пердунов с площади перед Останкинским телецентром. Бежит ОМОН, бежит спецназ, стреляют на ходу. Ах, где вы были, господа, в семнадцатом году?!
– Знаешь, Вадимыч, а у нас в Минске после событий 93-го года Центральную площадь, что на Паниковке, тогдашние городские власти переименовали в Октябрьскую. Не то в память старого октября, не то в честь нового.
Выйду на волю, как пить дать об этом напишу. То есть на тему великих октябрей и о регрессе ностальгирующего неосоветского человечества. Достопамятно и достоименно, как говорит и пишет дед Двинько...
– О! с именем мне покойный дед Сергей тож достойно помог! Угодил я родиться аккурат на ежегодный пушкинский юбилей в июне. Так предкам приперло меня по-пушкински Русланом назвать. Но дед им умно растолковал, что одноименный герой у Пушкина есть ироническая аллюзия на хазарского дурака-царевича Еруслана из простонародной сказки. В других разновидностях - дурак Ерусалим или Иерусалим. А Людмилами в древнерусские времена звали проституток и безотказных, уступчивых девок.
Как рассказал мне отец, пришлось им взять имя более приличное из другой популярной поэмы. Потому что дед угрожал дать внуку, то есть мне, еврейское погоняло Ершалаим.
– Вадимыч! Да меня ведь тож поэтически и пое...ически Владимиром обозвали из-за того же романа в стихах!
Откинусь на волю, без балды займусь заменой паспорта.
– Как ведать, Змитер наш Дымкин, возможно, нам обоим придется озаботиться кое-какой сменой паспортных данных. Если буквица всегда больше, чем просто буква...