Конечная остановка
Шрифт:
Однак тебе следует немедленно озаботиться каким-либо надежным и деликатным связным устройством для Таны Бельской.
– Нет проблем, Алексан Михалыч. Кое-что передающее в моих адвокатских закромах прелестно разыщем, деликатно обеспечим и передадим своевременно приемник сигнала.
Вопрос теперь в том, согласятся ли наши политзеки реально пуститься в бега?
– Шабревич словно все еще неуверенно, сомневаясь, посмотрел на собеседника.
– Им его решать персонально, Лев Давыдыч. Мы предлагаем решение без вариантов. От них сейчас требуется: да или нет. Они не обинуясь должны принять близко к сердцу наше единое предложение. Либо мы доброжелательно умываем руки без обидчивых претензий и неуместных
– Но ты так мне чисто конкретно и не сказал, как будем наших людей-то с кичи вынимать? Темнишь многописьменно?
– Что ты, Давыдыч!
– непритворно обиделся писатель.
– Нисколько не думал, хм, лепить тебе горбатого.
Доволе осведомляю. Давеча вышла на меня парочка хороших хлопчиков из диггеров. Работают они только вдвоем, со мной поддерживают давний негласный контакт. Сам знаешь, тех, кто копает по-черному, это государство белорусское, культурно говоря, не жалует.
На сам-речь почти раскопали, вскрыли они в начале августа тот самый, знаменитый расстрельный коридор под Американкой. Пришли ко мне с любопытным рассказцем о шахте и найденных костях неупокоено репрессированных. То дело - стародавнее, нас зараз оно не слишком касаемо политически. Ежели по глупости от фуфла или специально, с расчетом на будущие тайные ликвидации, замуровали-то и залили бетоном пустоты по соседству.
По схемке, которую мы вместе накропали, наши вводные аккурат сходятся. Заложенный сверху кирпичом стальной люк размещается точно под полом левого закутка для обыска и снятия отпечатков пальцев.
Я его, тот куточек, докладно помню. Меня там пару разочков шмонали догола. До того по первости мариновали около часика по этапу в Американку, перед баней...
Никто не забыт, ничто не забыто. Помнится, в своем последнем слове на закрытом судебном процессе по статье сто тридцатой обещал я нелицеприятно пристрелить судью и прокурора. Пересказал я им весьма курьезный огнестрельный сюжетец, словесно пришедший мне на ум в заключении.
И слово это все еще за мной!
Однак личной мести я все ж таки предпочитаю коллективное всеобщее воздаяние, искупление первородно виновным. И предвосхищаю неумолимое возмездие всем согрешившим оного государства ради против заповедей Божьих и человеческих...
Глава двадцать пятая
Промеж людей благоразумных
"Чудны пути Твои, Господи, средь сходбищ людских во имя Твое! Почему-то Лева Шабревич и Евген со Змитером поразительно схожи в их типически балто-белорусской внешности. Высокие и русоволосые в тройственном согласии. Правильные черты лица, голубовато-зеленая радужка глаз, отметные мочки ушей. Быть может, в доминанте так проявляют себя генотип и фенотип племени кривичей? Происхождением-то разнятся они самодовлеюще, будьте благонадежны!
Любопытно будет свидеться поближе со спадарыней-барыней Таной Бельской, с той, что урожденная Курша-Квач. Когда-то, учтем, была отнюдь не захудалая литвинская фамилия нашей застенковой шляхты...
Что ж, дело с побегом тихенько-низенько продвигается к предрешенному перелому. Знать бы, каковы они, эти будущие перипетии и анагнорисы! Так или иначе неразумно волноваться покамест не приходится..."
Рекогносцировку поверху на месте разрабатываемых действий и предначертанных событий Алесь Двинько провел самостоятельно да обстоятельно с утра, в час пикового движения пешеходов и транспорта. И без того знакомую городскую местность изучал вполне открыто. В окрестные подземелья он покамест не спускался в компании доверенных диггеров. Это разведывательное мероприятие его ожидает невзадолге.
"Оно тебе несомненно...
М-да... хвосты будем рубить жестко, одним махом все враз и вдруг. Сомневаться отныне не пристало. Чтобы подняться, надо
Впервые в жизни Лев Шабревич был не в силах разобраться не с кем-нибудь поверх всего и вся, не с чужими подспудными мотивами, но со своими же намерениями в потемках собственной разумной души. За 25 лет адвокатской практики он доныне не испытывал подобных сомнений, колебаний в правильности сделанного или пока не совершенного окончательного выбора. Наводящих вопросов он себе не задавал, с легкостью риторически на них не отвечал. Но перманентно и альтернативно, обременительно и тягуче раздумывал: поддержать ли ему рискованную двиньковскую авантюру или, напротив, по простому сдать всех ее участников; к примеру, тому же стрекулисту Пстрычкину из Генпрокуратуры.
Отчего-то предложению Двинько он сразу не воспротивился без обиняков и экивоков. А ведь мог сходу отказаться, нимало не раздумывая.
Один раз так уже было, когда он, долго не раздумывая, отверг предложенное ему посильное участие в организации побега из зоны строгого режима довольно значительного криминального авторитета.
"А ведь прелестно можно было сторговаться и сойтись! Притом удовлетворенно разойтись за немалый грошик к большей денежке на прокормление".
Об упущенных вероятностях Лев Шабревич ни разу, ни полраза нервически не сожалел. Любые прижизненные неудачи воспринимает с оптимизмом. Ни к чему страдать, себя изводить, если у тебя сегодня что-то сорвалось неудачно. Зато завтра тебе в изменившихся самую малость условиях нечто сходное счастливо выпадет. Наилучшим образом с наибольшей прибылью. "Прелестно и уместно".
Теперь же Шабревич, немало сталкивавшийся со всяческими адвокатскими прелестями и соблазнительными возможностям, никак не принимает определенного решения. Ни за, ни против рискованного и сложного дела. В самом начале оно реально раз тебе и сорвется со свистом. Или успешно невзирая ни на что со скрипом продолжиться до самого конца, когда тройка беглецов будет благополучно переправлена за кордон.
Со стороны защиты очень даже соблазнительно поиметь державу и натянуть длинный нос подставному государственному обвинению. Но и самому подставляться вовсе не желательно. Криминал есть криминал, согласно букве закона. Но пишут и толкуют законы по-всякому.
Иначе посмотреть, то политика всякого-якого вам спишет. Если, ясна коллизия, не преступать пределов принятой в цивилизованном правовом мире политкорректности.
Отказаться от дела, право слово, и сейчас покамест не поздно. Да и впоследствии адвокат не обязан свидетельствовать против наличествующих подзащитных. Даже самоустраниться у него прелестно получится на любом организационном этапе.
Тем наиболее, работать выпадает без предоплаты организационных издержек. А слабые надежды на приемлемый весомый гонорар по факту освобождения несколько сомнительны.
Того, что его кто-нибудь чужой посреди своих соблазнится сдать неблагоразумно, Шабревич фактически не опасался и раньше. "Не те у нас люди, самому же полоумному стукачу ой худо будет!"
Налицо сегодняшнюю нерешительность он определенно не приписывает ни страху, ни боязни за себя, за собственную репутацию успешного и удачливого законника. По адвокатскому счету, успех или фиаско с проблематичным побегом его также не колышут ни в малейшей степени.
Постепенно Шабревич пришел к мысли отложить на время окончательное разрешение не проблемы, но дилеммы: да или нет. А затем, чуть погодя, решительно высказаться за либо против кое-какого соучастия и пособничества. Вне всяких сомнений криминальному и наказуемому деянию в виде однозначного противодействия правоохранительным органам и порядку государственного управления.