Конфетки, бараночки…
Шрифт:
Кровать здесь все-таки имелась – железная на высоких ножках, а на ней толстые перины и горка подушек под кисейным покрывальцем. Рядом из стены выпирала круглая печка в потрескавшихся голубых плиточках, надо же – теплая, а вот труб и радиаторов батарей обнаружить так и не удалось. Неужели в Ожогино еще кто-то дровами топит? Странно.
Я затолкала деньги обратно в сумку, с трудом ее застегнула и сунула под кровать, все равно находку заберут для музея. Мне бы свое сохранить. Но изучив содержимое кошелька, я пришла в тихий ужас, готовый смениться паникой.
Банковская карточка исчезла, во всех отделениях торчали аккуратно сложенные
Однако главный сюрприз ожидал меня, стоило распахнуть корочки паспорта. Вместо привычного бланка с фотографией, я прочла печатный текст на шершавой бумаге, причем, имя мое и звание было написано чернилами от руки:
Владелец книжки:
Имя, отчество, фамилiя:
Третьякова Алёна Дмитриевна
Звание:
Мещанка
Время рождения или возрастъ:
30 августа 1840 года
Вероисповедание:
православная
Состоитъ ли или состоялъ ли в законном браке:
Девица
Если рассуждать здраво, то объяснение может быть только одно – давнишняя дедушкина шалость. Он увлекался стариной и всегда был на выдумки горазд. Хотела Алена привет из прошлого – получай! А настоящие документы соседи в полицию унесли.
На всякий случай я еще раз заглянула под кровать и заметила, что сумка моя упирается в рулоны ковров у стены, тут же громоздились лакированные шкатулки разных размеров, керосиновые лампы и канделябры. Запасливый хозяин. Словно хомяк натаскал в нору кучу ценных предметов.
И тут меня с макушки до пяток жар прошиб. А вдруг я вовсе не в Ожогино, вдруг не у соседей? А если меня похитили «черные антиквары», которые десять лет охотились за дедовым добром? Теперь понятно, почему на полу лежала, зачем со мной церемониться.
Клад из подполья бандиты присвоят, карточку с миллионом отберут, но сначала выпытают у меня пароль. От такого предположения руки затряслись, и одна только мысль затикала в голове: «Бежать! Срочно бежать из винтажного логова, пока не вернулись грабители».
За стеной, куда выходила теплая печь, послышался сухой старческий кашель. Я подкралась к двери и подергала ручку – заперто, а чего еще ожидать от темницы. Остается только прыгнуть в окно, благо первый этаж, ветки кустов на ветру трепещут, со двора слышен петушиный крик и звуки глухих ударов, – в мяч, что ли, там играет детвора…
У-у, даже на пластик антиквары не раскошелились, между двойными деревянными рамами вата проложена, а на ней красные гроздья рябины и стеклянные бусины.
Интересно, если самым толстым самоваром грохнуть – удастся выбить проход с одного замаха? На второй может просто времени не хватить. Вытаскивая из груды вещей ведерный самовар, я опрокинула черный жостовский поднос и разбила какую-то хрупкую безделушку в дерюжном мешке. И замерев в тишине, вдруг расслышала, как со скрежетом поворачивается ключ в замке комнатной двери.
«Не успела!»
Остается удобнее перехватить тяжелую посудину в руках и встретить хозяина этого склада. Или хозяйку…
В дверном проеме показалась женщина средних лет. Длинное старомодное платье туго натянуто на пышной груди и расширяется к полу от полной талии, на плечи накинута черная шаль с кистями. Волосы спереди гладко расчесаны на прямой пробор, сзади, вероятно, собраны в узел. Лицо заспанное, с выражением ленивой скуки.
Тетка теткой! Вроде, ровесница моя, но старит себя ужасно.
И на атаманшу банды разбойников совсем не похожа. Скорее, героиня спектакля по пьесам Островского из мещанского быта царской России. Может, местная актриса на репетицию собирается?
Я немного ободрилась и выдохнула приветливо:
– Здравствуйте!
Тетка капризно надула розовые губки, затеребила мелкие пуговки у ворота.
– Вот уж не знаю, желать ли вам доброго утра! Как вы попали-то сюда? Кто вас пустил? Потрудитесь объясниться, иначе немедля дворника кликну. Слышите, Федор за окном дрова колет?
«Вот тебе, матушка, и футбол!»
Я осторожно поставила самовар на место и решила прояснить ситуацию.
– Это ваш дом? Как к вам можно обращаться?
– А то чей же! – усмехнулась тетка и сдвинула бровки, от чего, впрочем, не стала казаться суровей. – Зовут меня Ольга Карповна Ляпунова, я – вдова коллежского секретаря.
– Эм… «наверно, она роль репетирует, хочет впечатление произвести». Понимаете, со мной странный случай произошел. Я – Алена Третьякова…
– А-а, так вас Егор Семеныч прислал! – обрадовалась она. – И ключи от черного хода выдал? Ну, наконец-то! Недаром вчера пасьянс у Акулины Гавриловны сложился удачно. А я уж беспокоиться начала. Посудите сами, всегда исправно платил за полгода вперед, а нынче не показывается. И что прикажете делать с его вещами? По новому адресу переслать или пустить на торги?
Меня охватили смутные догадки.
– Простите, а когда вы дедушку видели в последний раз, то есть Егора Семеныча Третьякова, разумеется?
Ляпунова прищурилась на пустую птичью клетку, начала загибать пальцы и губами шевелить, но, видно, память ее подводила.
– Да позвольте! У меня все отмечено в календаре. Сейчас мы сочтем.
Шурша платьем, она ловко для своей крупной фигуры скользнула мимо меня к буфету и выдвинула маленький шкафчик. Я успела заметить плотный лист с витиеватой датой 1873 год и выпалила:
– Вы здесь свой театральный реквизит храните? Или это все дедушкино добро?
– Какой реквизит? – удивилась она. – Егор Семеныч уже седьмой год как снимает у меня комнату, я не вмешиваюсь в его дела.
– Но вы одеты, будто в театр собрались, – рассеянно пискнула я, пытаясь прочнее охватить мысль о дедовом коварстве.
«Инсценировал гибель, а сам снимал комнату у какой-то чирикнутой бабёшки! Только бы до него добраться, ух, я бы ему…»
– Да бросьте, – смутилась Ляпунова, – платье домашнее, признаться, я давно не выезжала. Егор Семеныч, бывало, приглашал на гулянья или на лодках кататься по весне, но у меня слабое здоровье и малокровие, любой сквозняк мне во вред. Быстро устаю. Дома спокойно, тихо. Вот, видите, циферка чернилами обведена – шестое июня прошлого года. Ваш дедушка тогда меня любезно навестил и внес сто рублей ассигнациями задатку, а нынче один убыток выходит. Так, что он просил передать? Намерен и далее у нас квартироваться? Учтите, милая, я неустойку возьму за просрочку…