Конфуций

Малявин Владимир Вячеславович

Странный первооткрыватель этой традиции, который заслуживает звания величайшего в истории гуманиста потому, что завещал людям наследовать все, чем они не владеют.

Музыка человечности

Знакомясь с непритязательным образом жизни Учителя Куна и его педагогической программой, невольно задаешь себе один простодушный вопрос: почему Конфуций стал великим учителем Китая? Что привлекало молодых, да и далеко уже не молодых людей в этом человеке, не имевшем ни громких титулов, ни связей, ни богатства? Чего хотел сам Конфуций, беря в обучение юношей, полных благих намерений, но не имевших никакого жизненного опыта, а нередко и желания служить? Одним словом, что объединяло учителя и его учеников? Мы могли бы сказать теперь, что этим объединяющим началом было собственно человеческое, личностное измерение традиции, о котором и заговорил впервые Учитель Кун. До Конфуция учеба была только подготовкой к государственной службе и распространялась лишь на узкий слой родовитой знати. В школе Конфуция учение стало делом личного совершенствования, и воспитывались в ней не просто хорошо обученные служащие, а люди духовной элиты, люди-характеры, которые могли бы изменить людские нравы. Предъявляя к человеку высочайшие моральные требования, настаивая на строгом соблюдении правил этикета, Конфуций и его ученики, несомненно, противопоставляли себя окружавшему их укладу – той жизни, в которой торжествовали цинизм, лицемерие, скрытое и явное насилие. На таком фоне их общественная позиция становится вполне понятной, как понятно и их нежелание идти на службу к извращенной, изолгавшейся власти. Гораздо труднее сегодня понять, почему в представлении Конфуция именно строгое соблюдение обрядности, пусть даже дополненное нравственным подвижничеством, должно было легко и просто, как по волшебству, возродить в Срединной стране порядки «золотого века» древности? Почему Конфуций был убежден в том, что в любом «селении из десяти домов» найдутся люди, которые не уступят ему в добродетели и отличаются от него лишь тем, что меньше заботятся о совершенствовании себя? Чем питалась эта непоколебимая вера Учителя Куна в неотразимую силу нравственного примера?

Учитель сказал: «Добродетель не останется в одиночестве. Она обязательно соберет вокруг себя людей».

Может быть, эту истину трудно доказать, но у Конфуция в запасе было самое убедительное доказательство своей правоты: его собственная жизнь… Да, жизнь самого Кун Цю, превратившегося из безвестного «сына человека из Цзоу» в почтенного Учителя Куна, нагляднее всех словесных аргументов продемонстрировала обаяние душевного целомудрия. И все-таки: чем покорял сердца людей этот человек? Он ведь не спустился с китайского Синая, не обещал своим приверженцам ни райского блаженства, ни даже земного благополучия. Не пытался он и превратить свою школу в замкнутую общину, которая могла бы стать первым ростком будущей благочестивой жизни (попытки такого рода предпринимались позднее некоторыми древнекитайскими философами). Напротив, он был убежден, что истинно праведный человек должен жить, как все живут, жить по обычаю и искать в жизни лишь морального удовлетворения. Одним словом, в наследии Учителя Куна мы встречаемся с особым, глубоко оригинальным взглядом на человека, согласно которому высшим оправданием человеческого существования является сама человеческая культура. У этого мировоззрения есть своя логика и своя целостность, и она откликается по-своему не менее глубоким потребностям человека, чем те, которые породили великие религии Запада.

Как наследник древних творцов культуры, Учитель Кун озабочен сохранением и упрочением того начала в жизни людей, которое он именует «ритуалом». Несомненно, ритуал был центральным понятием чжоуской традиции, причем древние китайцы не делали различия между религиозными обрядами и светскими церемониями. Так получилось оттого, что в основе китайской религии лежал культ предков, столь естественно соединяющий в себе божественные и человеческие черты. Загробный мир для современников Конфуция был не просто, как принято говорить, «отражением» земного мира, а непосредственным его продолжением. Покойники наделялись такими же потребностями (и обязанностями), как и живые: они нуждались в пище и одежде, им сообщали о земных событиях и ждали от них заступничества. Им даже следовало самолично присутствовать на церемониях жертвоприношений и разделять трапезу с их здравствующими потомками.

Храм предков был средоточием и религиозной, и семейной, и даже публичной жизни чжоусцев. В нем устраивали не только жертвоприношения, но и свадьбы, и разные другие торжества. В родовых храмах правителей уделов объявляли войну и награждали вернувшихся из похода полководцев, принимали иностранных послов, давали пиры и т. п.

Ничего удивительного, что Конфуций увидел в чжоуских ритуалах самое действенное средство возрождения древнего благочестия – другого средства он попросту не знал. Современники считали его в первую очередь знатоком ритуалов, и сам он был о себе такого же мнения. Но Кун Цю никогда не стал бы Учителем Куном, если бы остался только знатоком и толкователем обрядов. На самом деле Конфуциева проповедь ознаменовала решительную переоценку и углубление самого понятия ритуала. Впервые задумавшись над простым вопросом «что такое ритуал?», Конфуций дал на него столь же простой ответ: ритуал – это главное условие человеческого общежития и, следовательно, лучшее средство воспитания в людях человечности. Тот, кто посвятил себя учению, говорил он, должен «черпать вдохновение в Песнях и обретать опору в ритуале». Другими словами, Учитель Кун открыл в ритуале фундамент всей человеческой деятельности, рецепт правильного поведения на все случаи жизни. Мы читаем в «Беседах и суждениях» напутствие Учителя:

«В обществе держитесь так, словно принимаете почетного гостя. Исполняя служебные обязанности, ведите себя так, словно руководите торжественным жертвоприношением. Не делайте другим того, чего себе не желаете. Так вы не сотворите зла ни в государстве, ни в семье».

Совет Конфуция на службе держаться, как на торжественной церемонии, напоминает о том, что святость для него не была отделена от политики и вообще обыденной жизни. Более того, священнодействие полностью вмещало в себя жизнь. Благородный муж, по слову Конфуция, не желает замечать и сам не делает ничего противоречащего ритуалу. Конфуцианский человек – ритуальное существо.

Что еще важнее, Конфуций здравомысленно увидел в ритуале воплощение вечноживых качеств человеческого бытия, ведь всякое ритуальное действие не может не быть общепринятой нормой жизни людей и, следовательно, их общим достоянием. Ритуал принадлежит всем, но никто не имеет на него исключительных прав; он есть и средство, и сама среда человеческого общения. Его роль в обществе двойственна: он ставит предел индивидуальным устремлениям, но утверждает непреходящие, а точнее – переходящие к следующему поколению жизненные ценности. Ритуал от каждого требует самоумаления – и об этом его свойстве напоминает знакомое нам с детства представление о слащаво вежливых китайцах с их «китайскими церемониями». Но тот же ритуал сообщает человеку подлинное достоинство. По Конфуцию, благородный муж в общении должен быть непременно «уступчивым» (а образец этой уступчивости подали мудрые цари древности, которые, по преданию, уступали престол в пользу более достойных людей), но он всегда хранит «величественно грозный вид» и, не прилагая усилий, внушает уважение окружающим.

Так живущий по ритуалу, согласно Конфуцию, живет в сообщительности со всеми людьми. Живет «общим достоянием». Он существует постольку, поскольку находится в общении с другими. Он есть то, чем он является для других. В сущности, у него нет своего обособленного, замкнутого в себе «я», от имени которого можно было бы вести монолог и выводить отвлеченные истины. Его речи – только отклик на обращения других, его жесты и поступки – знаки сверхличного свершения. Его добродетель – это его способность исправлять других: она есть добродетель в его исконном значении, запечатленном латинским словом virtus – сила, которая невозможна без могучей воли и твердого характера. О такой добродетели свидетельствуют все душевные качества конфуцианского человека – «доверие», «преданность», «воздаяние» и проч. И напротив: любой психологизм, драматизация духовной жизни личности в понятиях выбора, греховности, страха, раскаяния, спасения и проч. начисто отсутствуют в учении Конфуция. Никакого самокопания или упоения чувствами, никаких «душевных мук». Правда Конфуция – в прозрении человеком своего соприсутствия, своей событийственности с другими людьми. Ритуал же оказывается у него всеобщей мерой гармонии в отношениях между людьми, в отношении человека к себе. Сдержанность, сдержанность и еще раз сдержанность – вот жизненное кредо китайского учителя. Но сдержанность, не ущемляющая чувственную природу человека, а, напротив, способствующая ее культивированному, культурному развитию. Ибо Конфуций не Будда, и он никогда не звал к «искоренению страстей». Он учит ритуалу, который придает чувствам надлежащую форму и не дает им уклониться в гибельную крайность. Жить по ритуалу означает идти «Срединным путем»: жить по обычаю, вроде бы обыкновенно, но бесконечно осмысленно, совершенно сознательно. Знания, дающие возможность сопоставлять и взвешивать, да и к тому же обставлять, украшать свои поступки, с неизбежностью сопутствуют ритуальному поведению.

Учитель сказал: «Муж, обладающий широкими познаниями и сдерживающий себя ритуалами, крайне редко выходит за границы разумного».

Учитель сказал: «Почтительность без знания ритуала превращается в самоистязание. Осторожность без знания ритуала превращается в трусость. Храбрость без знания ритуала превращается в безрассудство. Прямодушие без знания ритуала превращается в грубость».

Конфуциев ритуал – это поистине каллиграфия сердца, и он далеко не исчерпывается бездумным соблюдением тех или иных правил благопристойности. Жизнь по ритуалу предполагает состояние неусыпного бдения, твердый контроль над собой, но контроль, не утесняющий природные задатки человека, а как бы вовлекающий их в органическую гармонию телесно-духовного бытия, ведущий к единению культуры и природы. Одно из самых знаменитых высказываний Учителя Куна гласит:

«Если в человеке естество затмит воспитанность, получится дикарь, а если воспитанность затмит естество, получится книжник. Лишь тот, в ком естество и воспитанность друг к другу прилаживаются, может зваться достойным мужем».

Идеал «вглядывания в себя» заставлял Конфуция и его последователей с подозрительностью относиться к зрелищной стороне церемоний, ведь «муж, ищущий Путь», не мог не спрашивать себя, насколько ритуальные жесты и слова соответствуют внутреннему состоянию участников обряда. Однажды, раздосадованный поверхностным разговором на тему ритуалов, он в сердцах воскликнул:

«Говорят: ритуалы, ритуалы! Разве это только приятное взору зрелище яшмы и шелка? Говорят: музыка, музыка! Разве это только ласкающие слух звуки струн и колоколов?»

В другом случае, отвечая на вопрос ученика, как лучше соблюдать ритуалы, Учитель Кун отвечает:

«Поистине ты спросил меня о важном деле! Вообще в ритуалах сдержанность предпочтительнее пышности. А выражая почтение покойнику, лучше давать волю чувствам скорби, чем страха».