Конгрегация. Гексалогия
Шрифт:
– Третий, – возразил он и улыбнулся. – Второй раз это было десять лет назад, здесь же.
Наставник молча улыбнулся в ответ, ничего не сказав. Слова о собственном обращении напомнили ему вдруг о Бруно; чуть приподнявшись, Курт поймал взгляд духовника.
– Скажите, а человек, который был со мной у замка…
– Он здесь, – кивнул тот назад и вниз. – В карцере. Следователь из Штутгарта передал нам твою просьбу – взять его под защиту. Поскольку это было фактически просьбой умирающего… Как ты понимаешь, я не могу рассказывать тебе деталей…
– Понимаю. Как он?
– Спрашивает о тебе – по пять раз на дню. У меня чувство, что его совести есть о чем беспокоиться в этом отношении. Просил увидеться, но…
Курт понимающе
Он закрыл глаза, проведя перевязанной ладонью по лицу, и почувствовал, как рука наставника чуть сжалась на его локте.
– Тебе плохо? Я тебя утомил…
– Нет, – ответил Курт глухо, не открывая глаз. – Я просто хотел сказать – что бы кто ни говорил, чем бы все ни кончилось… Верьте вымне: я ничего не сделал.
– Я ведь сказал, что верю. – Наставник поднялся, и он открыл глаза, глядя в усталое лицо. – Сейчас тебе принесут поесть, а потом – спи. Не тревожься. Я тебя в обиду не дам.
– Спасибо, – уже в спину прошептал Курт тихо, снова опуская веки.
Почти сразу же после ухода духовника пришел лекарь, собственноручно напоил бульоном, после которого Курт уснул – без снов и до вечера. Лекарь осмотрел его вторично и пораженно покачал головой – когда прошла горячка, организм взялся за восстановление на удивление споро, и на следующий день Курт уже смог есть сидя, даже делая попытки подняться с постели. Невзирая на уговоры эскулапа, он все же встал на второй день и дошел до окна, глядя на знакомый двор с тоской и думая о том, что произойдет, когда сюда приедут те, кто будет решать его судьбу. Не случилось бы так, что его выхаживали для того, чего удалось избежать десятилетие назад…
Он не продумывал свои ответы на будущие вопросы; уж кто-кто, а эти люди знают, как звучат заготовленные фразы, и это не будет способствовать доверию. Курт спал, ел, снова спал – вовсе без снов; но однажды вновь привиделись полыхающие стены, и на его крик примчался курсант, который и в самом деле оказался учеником лекаря. Выпив какую-то дрянь, присоветанную полусонным эскулапом, он снова провалился в блаженную пустоту без видений.
Горящий коридор замка снился потом еще не раз, и в конце концов медик академии заявил, что снотворного больше давать не станет, чтобы мозг научился бороться с кошмарами сам. Обучение мозга этой премудрости проходило довольно безуспешно; видения повторялись с незавидной регулярностью, а когда, проснувшись, Курт обнаружил на столе у стены горящую свечу, ощутил, как к кровати его прижимает невидимая сила, не давая ни пошевелиться, ни вдохнуть как следует воздуха. С невероятным усилием он заставил себя подняться и приблизиться к крохотному трепещущему язычку пламени. Затушить свечу, как когда-то, просто сжав фитилек пальцами, он не смог – все казалось, что, стоит ему протянуть руку, и она вспыхнет; наклониться и задуть ее Курт тоже не сумел – в воображении рисовалось, как в один миг вспыхивают волосы, и огонь охватывает его… Оттого, что он сам понимал всю глупость своих страхов, было лишь хуже; он все понимал, но ничего с собой поделать не мог, а заснуть снова при горящей свече казалось чем-то невероятным. В конце концов, взяв оставленный для него кувшин с водой, Курт просто вылил половину на освещающую комнату огненную бабочку и лишь после этого снова лег.
Утром лекарь посмотрел на дело его рук, покосился в его сторону, но спрашивать ничего не стал, и Курт был ему за это благодарен.
Наконец, однажды утром, когда чередование еды, сна и смотрения в окно стало уже донимать, во двор с грохотом копыт по каменным плитам ворвались всадники; они въехали единой толпой, при этом парадоксальным образом умудряясь держаться порознь – люди в одинаковых солдатских куртках во главе с надменным кряжистым воином и – легко узнаваемые братья Конгрегации.
Отвернувшись от окна, он уселся на постели, глядя на то, как подрагивают сложенные на коленях руки. Хуже всего было то, что Курт наизусть помнил наставление по ведению допроса, и в нем нашлось по крайней мере четыре пункта, в соответствии с которыми его можно было бы… спрашивать несколько настойчивее. Он почти не сомневался в том, что оба прибывших на дознание поверят в его честность; однако же оставалась угроза обвинения в нерадивости, в некомпетентности, в недобросовестном отношении к делу и преступной небрежности, что тоже может иметь серьезные последствия…
Когда лекарь, явившийся сделать перевязку, хмуро сообщил, что его желают навестить для беседы, как только он будет в силах выдержать долгий разговор, Курт решительно поднялся.
– Я вполне могу отчитаться как положено, – сказал он тихо, чувствуя, что голос начинает подрагивать. – Если мне принесут одежду, я в состоянии явиться для допроса сам. Сегодня же.
– Это не допрос, – начал лекарь, и он перебил:
– Да бросьте. Я все понимаю.
Тот лишь покачал головой и вышел. Он вернулся спустя полчаса; если Курт готов, сказал он со вздохом, то его ожидают через час в ректорской зале. Он поморщился. Полутемный зал, с двумя вытянутыми крохотными окошками под потолком, сам огромный, с высокими сводами, в дни особых церемоний освещаемый сотнями свечей; для того, чтобы допрашиваемый почувствовал себя маленьким камешком, случайно попавшим под ногу, лучшего помещения в академии не найти. Разве, кроме подвала… Но Курт от души надеялся, что до этого не дойдет.
За ним явились двое – солдат и служитель Конгрегации; оба косились друг на друга с неприкрытой неприязнью, оба обращались с Куртом подчеркнуто равнодушно, не выказывая ни расположения, ни пренебрежения, однако, когда солдат позволил себе подтолкнуть его к двери, брат подследственного во Христе аккуратно взял стража двумя пальцами за ворот, приблизив его к себе глаза в глаза, и посоветовал не распускать немытые лапы во избежание их экстренной ампутации. Солдат попытался возмутиться, но встретился с собеседником взглядом и умолк.
Курсантов из коридоров разогнали, и никто не видел, как он в эскорте своих сопровождающихпрошел к закрытым дверям залы – той самой, где когда-то была церемония присяги и получения Печати. В отдалении, прислонившись к стене и сложив на груди руки, рассматривал носки своих сапог тот самый следователь, который приводил его в сознание у догорающего замка; в отличие от конвоира, тот поприветствовал Курта кивком, отчего на душе стало чуть легче. Когда он так же привалился к стене, ожидая, дверь приоткрылась, донесся шепот, и следователь скрылся в зале.
Ждать пришлось долго – не меньше получаса, и Курт призадумался над тем, был ли в этом некий расчет – заставить его ждать, чтобы известись морально, а может, и физически, либо же просто допрос кого-то другого затянулся непредвиденно долго. Продолжительное стояние вскоре сказалось: стала подступать слабость, в ребре начало мелко зудеть, а простреленное бедро задергало. Курт перенес вес на здоровую ногу, стараясь не показать усталости, однако чувствовал, что приставленный от Конгрегации начинает коситься на его медленно бледнеющие щеки. Когда тот сделал шаг к нему, уже открыв рот для вопроса, дверь распахнулась, и в коридор, вскинув голову и демонстративно держа руки за спиной, вышагал Бруно; на лице застыли нескрываемое раздражение и злость. Увидев Курта, он остановился, глядя на конвоиров по обе стороны от него, и вышедший сразу за ним следователь легким толчком в плечо направил его дальше по коридору.