Кони в океане

Урнов Дмитрий Михайлович

На всем нашем долгом пути из Москвы через Мурманск, Монреаль, Буффало в Нортфилд (штат Огайо) надо было видеть, как магически действовало это слово — лошади. Да, надо было видеть… У меня же, однако, под натиском впечатлений любопытство иссякло.

Уже в Па-де-Кале в нашу каюту заглянул встревоженный первый помощник:

— Что же вы спите?

— Что-нибудь с лошадьми?!

— Да нет! Дувр!

Конечно, надо было, как Байрону, выйти на палубу и бросить взгляд на горизонт — на меловые утесы Альбиона. Нет, я не Байрон, я другой.

В океане капитан кричал по радио прямо у меня над ухом:

— Пассажир, вставайте! Кругом киты!

Киплинг

чуть не наскочил на кита, когда плыл на пароходе нашим путем через Атлантику. Киплинг успел не только увидеть морского великана, он, кроме того, заметил, как кит посмотрел на него маленьким красным глазком величиной с бычий глаз. Киплинг вставил этого кита и его бычий глаз в «Обыкновенные сказки». На то он и Киплинг…

Я проспал целиком Торонто, где Хемингуэй проходил свою первую литературную школу и где мы, пересекая Канаду, ехали в автофургоне ночью. Случайно проснувшись от толчка, я увидел рядом стрелку, выхваченную фарами из темноты: «Ниагарский водопад — от поворота четыре мили». Четыре мили крюку!

После короткой перепалки мы решили не сворачивать. Лошади и так утомлены дорогой.

Со следующим пробуждением меня встретил серый рассвет. Фургон не двигался. Кабина была пуста.

— Что это? — спросил я какого-то человека, стоявшего у машины.

— Соединенные Штаты Америки.

— А который час?

— Шесть. Пожалуйте в таможню.

— Сейчас. Дайте только лошадей напоить.

Капитан по-морскому «мастер». Хозяин, главный, а также знаток, артист своего дела, художник, профессионал в высшем смысле — все оттенки старинного понятия «мастер» совмещаются в представлении о капитане. И положение его творческое: свободный от службы, он подчинен самодисциплине. Капитан не имеет вахты, но всегда начеку. Он отвечает за корабль.

— В шторм, — говорил наш капитан, — я перехожу с кровати на диван.

— Чтобы наготове быть? — спросили мы, ожидая чего-нибудь героического.

— Нет, — отвечал он, — спать удобнее. На кровати не уснешь. С кровати того и гляди вышвырнет. Кровать по борту стоит, а диван поперек. На нем качка чувствуется меньше.

Потомок штурмана, который вместе с Седовым вел «Святого Фоку», наш капитан всю жизнь проплавал в Арктике, за тем исключением, что прошел войну рядовым матросом на Балтике, а после войны первым проложил через Атлантику зимнюю трассу Мурманск-Монреаль. Тогда оживился зимний океан, особенно река Святого Лаврентия, пошли наши корабли, а за ними потянулись другие страны.

Таков был наш Иван Михайлович, и когда лошадям приходилось совсем плохо, мы отправлялись к нему за помощью.

Лошадей укачивало, корабль трепало, палубная команда измоталась, и вот надо всем появлялся голос:

— Потравливайте носовой шпринт, потравливайте… Чуть влево руля, — и это таким тоном, будто вам предлагают: «Хотите стакан чаю?»

И капитан действительно предлагал нам стакан чаю, но это уже потом, когда стихия смирялась, когда все успокаивались и лошади начинали хрустеть овсом.

А капитан спускался в трюм посмотреть на них. Подходил близко настолько, насколько хватало у него смелости. Осторожно дотрагивался до гривы или носа. Прислушивался к аппетитному похрустыванию и говорил:

— А ведь и нам простительно закусить!

В капитанской каюте разговор шел, понятно, о лошадях. «Морские волки» поражались, что классный рысак перетянет по цене иной пароход.

— Голову, ребята, не жалко оторвать тому, — говорил наш мастер, — кто решил лошадок на «Волхове» через Атлантику доставлять. Я вам тогда

в Мурманске сразу сказал и сейчас повторяю. Будет волна, ничего обещать не могу. Как бы не закачало коней. Ведь судно килевое, швыряет его так, что и контейнеры не выдерживают.

Видели мы эти контейнеры, гигантские металлические ящики, похожие на небольшие дома, и на каждом надпись: «При первой опасности бросать за борт».

— Да, — возвращался к своим мыслям мастер, — голову кому-то следовало бы открутить…

Потом спохватывался и говорил:

— Но я, конечно, хоть это и срежет мне план, буду уходить от волны. Буду держаться по погоде.

И еще раз тихо, будто уже не нам, а самому себе:

— Буду держаться…

Насколько все это рискованно, мы с доктором представить себе не могли, потому что нас декабрьский океан просто пощадил, ни разу до Ньюфаундленда не нахмурившись. «Прошли, как по озеру», — шутили на корабле. Доктор настолько осмелел, что даже по неосторожности проглотил «Историю кораблекрушений», которую нам кто-то из команды подсунул. Дома на диване надо читать такие книги, а не в открытом океане. Пусть и не качало нас, но доктор-читатель метался по ночам: мучили его до мелочей правдивые видения: ведь «Летучий голландец» — факт!

Однако не в океане, а на реке Святого Лаврентия, уже у берегов Канады, куда пришли мы под самый Новый год, ждала нас такая непогода, что туча легла на лица команды. А нас окружали, как я уже вам доложил, форменные «морские волки». Старший механик ходил к обоим полюсам. Первый штурман произносил слова «Бильбао», «Бискайский залив» и «Акапулько» так, как мы произносим «Пора спать»… И вот моряки, смотревшие прежде на стрелки, карты и ни разу не поглядевшие в морскую даль, теперь всматривались в лед, шуршавший за бортом.

Собирались мы спросить, что, собственно, опасного в этой ледяной каше, как вдруг боцман, торопливо шагавший вдоль борта, сообщил: «Графа Калиостро» сорвало с причала и бросило на канадский ледокол.

Небольшой, однако нарядный «Граф Калиостро», кажется бельгиец, обошел нас в самом начале Святого Лаврентия и первым достиг первой стоянки на реке. Под Новый год это морской шик, это — почести, которые и были возданы капитану «Калиостро» мэром городка Три-Риверс или Труа-Ривьер, если произносить, как двояко произносится в Канаде все, по-французски те же Три Реки. Там, в сутках ходу от Монреаля, «Калиостро» и застрял, пока его не оторвало. Но парадный банкет все-таки успели справить. На него приглашен был и наш капитан со штурманами, причем самый младший из них вернулся с большими глазами: банкет проходил так, словно дан был ради нашего капитана; все вертелось вокруг нашего мастера, будто «Волхов», а не «Граф Калиостро» был первым в Три-Риверс, Труа-Ривьер то ж. Однако штурман постарше, произносивший Бильбао, Бискайский залив, Панамский канал, Гонконг, Акапулько так, как говорим мы с вами «Пора спать», разъяснил, что это всегда так, что отцы города чтят нашего «папу» (так еще называют капитана на морском языке), помня, что «папа» когда-то самым первым пришел сюда зимой.

Услыхав про «Калиостро», мы поспешили на мостик. Вахту нес штурман, произносивший Бильбао и Бискай, как «Пора спать». Стармех, по-морскому называемый «дедом», ходивший к обоим полюсам, но за весь наш трансатлантический рейс не знавший, кажется, другой дороги, кроме как из машинного отделения до шахматного столика в кают-компании, этот «дед» тоже был здесь. Стоял на мостике и «папа». Командовал канадский лоцман.

— Тихий ход, — произносил он по-английски с французским акцентом.