Консерватизм в прошлом и настоящем
Шрифт:
Эти соображения предопределили подход авторов к освещаемому ими объекту и, соответственно, структуру книги. Она обусловлена стремлением дополнить исторический анализ социологическим и наоборот.
Авторы рассматривают свою книгу как попытку дать цельную картину исторического развития консерватизма и его роли в современном капиталистическом обществе на нынешнем этапе общего кризиса капитализма, показать большую опасность для общественного развития^ которой чревато нынешнее возрастание роли консерватизма как инструмента политики, направленной против социального прогресса, демократии, социализма. В какой мере это удалось — судить читателям.
Глава 1. ИСТОКИ КОНСЕРВАТИЗМА
Анализ консерватизма как сложного международного явления, естественно,
Историческое измерение консерватизм утрачивает и при так называемом ситуационном подходе, предложенном известным американским политологом С. Хантингтоном. Хотя этот подход внешне выглядит диаметрально противоположным названным выше, итоговые выводы практически идентичны. За консерватизмом, подчеркивал Хантингтон, нет никакой интеллектуальной традиции. «Людей толкает к консерватизму шок, вызванный теми или иными событиями, ужасное чувство, что общество или институты, которые они одобряют или, по крайней мере, принимают и с которыми они тесно связаны, могут вдруг прекратить существование»{2}. Поэтому консерватизм предстает не как явление, постоянно сопутствующее политической жизни, подверженное подъемам и спадам, а как нечто ситуационное, эпизодическое, возникающее подобно вспышке или волне. Таких волн к концу 50-х годов нашего века Хантингтон насчитал четыре, причем первая из них, по его мнению, была ответом на религиозную Реформацию и централизацию государственной власти в XVI–XVII вв. Этим же временем датирует истоки консерватизма американский историк Дж. Вейсс, рассматривая консерватизм как реакцию на угрозу традиционным ценностям, исходившую от европейских монархов, которые в XVI–XVII вв. сумели обуздать феодально-аристократическую вольницу{3}.
В подобной трактовке искажается социальная сущность консерватизма; он выглядит всего лишь как вспышка аристократического недовольства, своего рода фронда. Но охранительные тенденции были свойственны власть имущим во все времена и всегда были поборники старого, традиционного в противовес новому; все это находило отражение в политической борьбе, в идеологии и искусстве. Именно поэтому так часто срабатывает эффект узнавания: аналогии современному консерватизму легко просматриваются в отдаленном прошлом.
Для возникновения современного консерватизма были необходимы определенные социально-экономические, политические и духовные предпосылки, созданные Просвещением и Великой французской революцией. Это настолько зримые рубежи, что их признает и большинство современных буржуазных историков. С этой точки зрения характерно высказывание консервативного американского ученого и идеолога Р. Нисбета: «Современный консерватизм… — дитя реакции на Французскую революцию и Просвещение, главным образом также во Франции, которое предшествовало революции»{4}.
Действительно, Просвещение и Великая французская революция настолько тесно связаны друг с другом, что их воздействие, в частности, на генезис консерватизма нельзя рассматривать каждое в отдельности. Ф. Энгельс отмечал: «Подобно тому как во Франции в XVIII веке, в Германии в XIX веке философская революция предшествовала политическому перевороту»{5}. Просвещение означало окончательный разрыв с духовными путами средневековья. Оно подрывало устои феодального общества в целом. «Великие люди, которые во Франции просвещали головы для приближавшейся революции, — подчеркивал Ф. Энгельс, — сами выступали крайне революционно… Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него»{6}. Не случайно, что и друзья и враги Французской революции видели в ней воплощение принципов Просвещения. Первые с гордостью говорили, что человек уже настолько зрел и умен, что может творить свою собственную социальную среду в соответствии с принципами разума, другие негодовали на то, что человек посмел вступить в противоборство с «естественным ходом вещей», с божественной волей.
Если Просвещение поставило под угрозу всю систему духовных ценностей феодализма, то Великая французская революция подорвала его социально-экономический и политический фундамент. «Франция, — писал Ф. Энгельс, — разгромила во время Великой революции феодализм и основала чистое Господство буржуазии с такой классической ясностью, как ни одна другая европейская страна»{7}.
Французская революция, говорил В. И. Ленин, «недаром называется Великой. Для своего класса, для которого опа работала, для буржуазии, она сделала так много, что весь XIX век, тот век, который дал цивилизацию и культуру всему человечеству, прошел под знаком Французской революции. Он во всех концах мира только то и делал, что проводил, осуществлял по частям, доделывал то, что создали великие французские революционеры буржуазии…»{8}.
Наряду с масштабностью Французская революция отличалась ярко выраженным социальным характером. В отличие от предшествовавших европейских буржуазных революций она вела борьбу против феодализма открыто и решительно, без религиозных покровов, как это было, в частности, в буржуазной революции Англии в середине XVII в. Острота противоборства между буржуазией и феодальной аристократией была так велика, что здесь не возникло почвы для компромисса в стиле «славной революции» 1688 г. в Англии, где влиятельные аристократические группировки смогли договориться с буржуазией, устранив от власти склонную к феодальной реакции династию Стюартов в пользу более благосклонного к буржуазно-конституционным принципам правления принца Оранского.
По феодализму был нанесен удар такой силы, что содрогнулась вся феодально-абсолютистская Европа; произошли сдвиги системного характера, сжатые во времени и потому особенно ощутимые. Переломный, кризисный характер эпохи в той или иной мере понимали теоретики и практики зарождающегося консерватизма.
Грандиозное революционное действие вызвало отчаянное противодействие. «Великим страхом» были объяты не только феодалы; он распространялся на значительную часть имущих слоев вообще, по мере того как революция развивалась по восходящей линии. «Буржуазия, — отмечал Ф. Энгельс, — класс, в лучшем случае лишенный героизма. Даже наиболее блестящие ее достижения, в Англии XVII века и во Франции XVIII века, не были ею самой завоеваны для себя, а их завоевали для нее плебейские народные массы, рабочие и крестьяне»{9}. Именно эти социальные силы, по словам В. И. Ленина, смогли наложить на Французскую революцию «отпечаток своих требований, своих попыток по-своему построить новое общество, на место разрушаемого старого»{10}. Благодаря их напору Французская революция продвинулась гораздо дальше, чем того хотелось бы умеренным элементам буржуазии. Якобинская диктатура — кульминационный момент революции — вызвала трепет у благонамеренного буржуа, не говоря уже о землевладельческой и финансовой аристократии. В этом весьма широком антиреволюционном потоке и зародилось явление, получившее несколько позже название «консерватизм», в котором отразилась его антиреволюционная, антипрогрессивиая суть.
Понятие «консерватизм» имеет много общего с понятиями «реакция» и «контрреволюция», но оно не идентично им, поскольку лагерь реакции и контрреволюции может быть гораздо шире, чем консервативный. Во времена революционного кризиса в нем оказываются и более умеренные по сравнению с консерваторами элементы либерального и реформистского толка. Так, к антиякобинской реакции присоединились многие из тех, кто поначалу приветствовал революцию, праздновал вместе с народом падение Бастилии. Кроме того, нужно учитывать, что реакция и контрреволюция в отличие от консерватизма в большей степени подвержены ситуационным колебаниям, связаны преимущественно с революционными потрясениями.