Конспираторы
Шрифт:
IV
22.15.
Когда он впервые проснулся утром в постели женщины, ему едва исполнилось шестнадцать. Муж Джейн был в отъезде. Поздней ночью она забрала его с вечеринки и привезла к себе домой, бесстыдно дразня белой грудью в красной открытой машине. Они поднялись к ней в спальню, и он изошел, как только она взяла его член в рот. Он извинился, сказал,
В то утро, в объятиях Джейн, ему приснился странный сон: автобус до Лос-Анджелеса почему-то поехал в обратную сторону и шофер высадил его в незнакомой местности. Небо было синее-синее, очень низкое. А по обе стороны дороги водяные лилии — розовые, пурпурные, лиловые, желтые, голубые — цвели на простирающихся до горизонта озерах. Проснувшись, он решил, что женщина — это дорога не туда, ведущая к лилейным красотам.
Джейн… что с ней сталось? Должно быть, пытается обмануть возраст, вверяя лицо и тело заботам дерматологов и хирургов. Должно быть, похожа на всех этих женщин, похожих друг на друга. Прошло двадцать два года, больше они не виделись. Узнает ли он ее, если встретит снова?
Запах кактусов, лавров и океана под солнцем всплывает в памяти. В восемнадцать лет он провел несколько воскресений с Кейт в деревянном домишке в двух шагах от пляжа. Погода стояла прекрасная. В его родных краях всегда прекрасная погода. Они подолгу занимались любовью, слушая музыку. Кейт была на три года старше и объяснила ему, что кончать надо вместе. У него до сих пор стоят в ушах вопли Кейт вперемешку с его собственными стонами, но остроты испытанного наслаждения он не помнит. Память сохранила оболочку, а содержимое стерлось.
После Кейт он больше не знал того беспечного воскресного изнеможения. Встретив Кэти, он пошел в обратную сторону от пункта назначения — навстречу своей судьбе. Он хорошо помнит ее стройную талию и тяжеловатые бедра, помнит тонкие губы цвета малины, но забыл ласки ее рук и вкус ее поцелуев. Кэти жива, но она уже призрак, блуждающий в его памяти.
В университетской аудитории она садилась рядом с ним. Заговорила в первый раз у кофейного автомата. Она тогда улыбнулась ему. Эта улыбка вонзилась в него как нож. С той первой раны все и началось.
Кэти появлялась и исчезала. Она входила в его комнату, а выйдя за дверь — будто растворялась. Она меняла часы свиданий, пропадала по нескольку недель и вдруг возникала, когда он заводил машину, выходил из супермаркета или направлялся в бар. Не было ни прогулок по берегу океана, ни пробуждений в объятиях друг друга, ни телефонных разговоров, полных влюбленной чепухи. Кэти была мутантом, хронометром и арифмометром, у этого прелестного создания не только тело, но и душа подверглась хирургии по ноу-хау спецслужб: ее нежность была лишь результатом успешной пластики, ее юмор — силиконом сухого сердца. Ее чувственность была приманкой, чтобы завлечь молодого человека в лабиринт. Она сводила его с ума холодно и методично, а потом в один прекрасный день открыла ему, кем был его отец, которого он считал умершим: агентом ЦРУ, перебежавшим на Восток. Кэти сломала его, и она же его склеила. Однажды утром он посмотрел в зеркало и не узнал себя. Студента Дэвида Паркхилла больше не было. Он стал Биллом Капланом.
Четыре года назад он ощутил муторность одиночества и захотел совершить то, что не удалось его отцу: дать счастье своей семье. Изабелла, с которой он познакомился в самолете, напомнила ему мать: худенькая, элегантная брюнетка и даже француженка. Она была нужна ему как якорь в его земной жизни, как обязательство не умирать. Но Изабелле недостало силы принять его дар. Когда после множества проверок Контора наконец дала ему разрешение открыть свое подлинное имя и род занятий, она, устав от его частых исчезновений, влюбилась в летчика и вышла за него замуж.
После Изабеллы секс стал отправлением естественной потребности. Лица, волосы, груди смешались, оставив на уровне ощущений лишь смутные оттенки и шорохи. Он не мог бы сказать, какое тело обнажалось перед ним, в каком отеле. Сингапур, Куала-Лумпур, Джакарта, Сеул, Гонконг, Токио, Пекин — все города похожи, все источают запах опасности, смешанный с ароматом женщины. Он не знал любви и не жалеет об этом. В нашем мире любовь — всего лишь оборотная сторона ненависти, и то и другое суть психические отклонения.
Почему Аямэй повела себя как чужая при виде своего портрета, нарисованного Минем? Почему Минь покончил с собой? Почему Билла Каплана, канатоходца, балансирующего над земными иллюзиями, околдовала женщина, идущая по той же натянутой проволоке? Он, человек, посвященный в тайны мира сего, теневой вершитель судеб, он, читающий газеты с ехидной ухмылкой, он, дергающий за ниточки себе подобных, — почему же он поверил лживым словам какой-то китаянки? Неужели она хитрее, неужели сильнее его? Или ему хотелось ей верить? Он так ничего и не понял в любви. Так ничего и не понял в женщине. Он вдруг стал дилетантом в своей профессии. А может, он сошел с ума?
В ночной темноте на фоне черного неба вздымается фаллический силуэт Монпарнасской башни. Билл только теперь замечает, что забыл задернуть шторы и бросился на кровать, не раздевшись. Он смотрит на часы: двадцать три сорок одна.
Если она не Аямэй, тогда понятно, почему она не узнала ту идеализированную девочку. Истина вычисляется элементарно. Аямэй была арестована, и китайские спецслужбы заменили ее своей сотрудницей. Самозванка якобы бежала с континентального Китая, два года «скрывалась», а затем попросила убежища в Париже. В таком случае легко объяснимы некоторые перемены во внешности. Все связи с Китаем оборваны: ее отец умер от сердечного приступа в 1989 году, мать попала под машину в 2001-м. Таким образом она могла, ничего не боясь, «воскреснуть» во Франции. Под легендой героини Тяньаньмынь шпионка взяла под контроль китайское демократическое движение, проникла во французскую политическую среду, создала агентурную сеть, центр которой находится прямо над ним, двумя этажами выше?
Билл мысленно возвращается к первой встрече с той, что называет себя Аямэй. Тогда, в холле, она окинула его профессиональным взглядом. А в Люксембургском саду она обменивалась книгами со своими учениками — наверняка эти книги служат почтовыми ящиками. Он вспоминает ее квартиру — прибранную, вылизанную, упорядоченную, если не считать коробок с фотографиями Аямэй и газетными вырезками о Тяньаньмынь. Он понимает теперь и ее повадку, эту подлинно военную выправку, и усердные занятия боевыми искусствами.