Конспирология
Шрифт:
Особенно ярко это проявилось в период Распутина. Этот экстравагантный хлыстовский харизматик представлял собой классического евразийца не по формальным, но по органическим, нутряным признакам. Более того, он был ключевой фигурой всего евразийского лобби предреволюционного периода.
Другим евразийским мистиком, политическим манипулятором и активным кратополитиком был доктор Бадмаев, бурят из высокочтимого ламаистского рода, принявший Православие и ставший приближенным к царскому двору лекарем, практиковавшим тибетскую медицину и переведшим впервые знаменитый трактат “Джудши” на русский язык. Бадмаев был автором интереснейшего геополитического проекта, предполагавшего распространение русского влияния на Дальнем Востоке, союз с Японией, присоединение к России Тибета, Монголии и Северного Китая. Средством к этому должна была стать транссибирская железнодорожная магистраль, которую и взялся прокладывать Бадмаев лично в стратегическом союзе с другим евразийцем графом Витте, который, впрочем, позже отказался от этого проекта. Естественно, для черносотенной общественности Бадмаев также ассоциировался с “жидомасонством”.
Оккультная Европа и стратегические заговоры
Отвлечемся временно от России и посмотрим на конспирологическую картину в Европе. Мы затрагивали вопрос о геополитической ориентации внутри французского масонства и указывали на геополитическую подоплеку и ориентацию, заложенную в двух разновидностях масонерии. Очевидно, что на уровне узко политическом обозначенные две тенденции воплощались в секторах политического спектра. Но здесь картина была более сложной.
В рамках собственно европейской политики в начале века вопрос о Германии стоял в центре всеобщего внимания. Во Франции все политические партии делились на два лагеря — германофилов (и англофобов) и германофобов (англофилов). Вопрос о России никогда не стоял перед французами впрямую, отношение к ней определялась не само по себе, но исключительно как следствие про- или антигерманской ориентации. В этом проявляется особость стратегического пространственного деления Европы: Франция не имеет с Россией прямых границ, а следовательно, военно-политический союз с ней имеет чисто прикладной смысл и ориентирован против общего врага. Этим общим врагом является держава, граничащая и с Францией и с Россией, т. е. Германия. Поэтому такой союз даже на чисто теоретическом уровне может иметь не положительный, а отрицательный смысл, смысл объединения “против”, а не “за”. Иными словами, вопрос о России решался как следствие выбора кратополитической парадигмы относительно непосредственных соседей Франции — Англии и Германии.
Если Франция выбирала Англию, т. е. “атлантизм” в качестве ориентира, то из этого следовала антигерманская политика и поиск поддержки в России, так как основной задачей английской внешней политики, которую должна была отныне приоритетно учитывать Франция, было как раз недопущение союза Германии с Россией, т. е. формирования полноценного евразийского блока, способного пошатнуть морское могущество на планетарном уровне.
Это очень важный момент. — Русофилии в случае Франции на кратополитическом уровне быть просто не может: эта тенденция имеет отвлеченный характер, и следовательно, в геополитическом смысле обсуждается лишь модель соотношений между Германией (континентализм) и Англией (атлантизм).
Атлантистская линия во Франции предполагает союз с Англией против Германии с желательным привлечением России на свою сторону или, по меньшей мере, ее нейтралитет. Соответственно, французские спецслужбы в Германии заинтересованы совместно с английскими спецслужбами (и даже под руководством этих последних) активизировать русофобские и антиславянские настроения, чтобы заставить Германию воевать на два фронта, а в мирное время поддерживать русско-германские отношения в положении “холодной войны”. Симметричную позицию французские группы влияния занимали и в России в том случае, если Франция выбирала атлантистский проанглийский курс. Именно в такой геополитической схеме и разворачивались события в кратополитической сфере в годы, предшествующие Первой мировой войне.
Итак, геополитические тенденции в европейском масонстве можно обобщить в следующим образом. — Атлантистский сектор, ориентированный против евразийских держав, стремится не допустить «тайного союза или секретного договора России с Германией». На срыв потенциального евразийского проекта направлена вся мощь оккультной стратегии. Она обращена и против Германии и против России. При этом очевидно, что логика разрыва евразийского блока предполагает предложения компенсаторных альянсов и, основываясь на этом, посланцы атлантистских лож в России естественным образом становятся главными проводниками идей Антанты. Показательно, что созданное масонами единая Италия накануне Первой мировой войны также входит в сугубо атлантистскую коалицию Антанты, и забегая вперед, заметим, что наиболее активными сторонниками прогерманской линии после прихода к власти Муссолини станут масоны альтернативной антиатлантистской ориентации, группировавшиеся вокруг Регини и Фрозини.
Именно в этом ключе следует рассматривать роль так называемого думского масонства, то есть либеральной ложи, состоявшей из русских вольнодумцев и прогрессистов, отпочковавшихся от Великого Востока Франции, и легализовавшейся во время Февральских событий в форме Временного правительства, главой которого был либеральный масон, атлантист, англофил и западник Керенский.
Что касается самой Германии, то здесь картина масонского влияния была довольно пестрой. С одной стороны, продолжалась линия традиционного германского тамплиерского масонства, ориентированного антизападно, англофобски, архаически и консервативно. В начале XX века от него отпочковалась наиболее радикальная ветвь в виде ариософских лож, в скором времени распространившихся по всей Германии. В этой среде формировались крайне правые, ультраархаические антигуманистические течения, во многом инспирированные теософизмом Елены Блаватской, бывшей добровольным сотрудником русской охранки. Эту тенденцию трудно назвать евразийской в полном смысле, и более того, для нее была характерна антиславянская риторика. Но в то же время ариософизм был ориентирован жестко антизападно. Важно напомнить, что антиславянские тенденции ариософского оккультистского масонского течения, бывшего безусловно “горячим”, исторически проистекали из конкретики межнациональных отношений распадавшейся австро-венгерской империи. В ней в качестве славян выступали чехи и словаки, вытеснявшие этнических германцев с центральных социальных позиций по мере ослабления имперского могущества Габсбургов. Вожди и основатели ариософии Гвидо фон Лист и Йорг Ланц фон Либенфельз сделали славянофобию частью своей догматики, основываясь на реакции теснимого германского элемента в исторической Австрии. Позднее, когда из ариософии родилось всегерманское национал-социалистическое движение, намного превышающее по масштабам региональный австрийский колорит, понятие “славяне”, изначально прилагавшееся преимущественно к чехам, было распространено и на русских, что роковым образом сказалось на судьбе Германии в XX веке. Здесь видно, как этнический элемент неправомочно переходит на иной более высокий, собственно геополитический уровень, и очень важно отметить, к каким фатальным последствиям приводят подобные подмены.
Как бы то ни было, горячая германская ариософская масонерия, со всеми ее тамплиерскими, рыцарскими, фундаменталистскими ответвлениями, была самостоятельным кратополитическим полюсом и внутри самой Германии противостояла либеральным ложам, ориентированным преимущественно на просвещенное прогрессистское масонство Англии и Франции. Снова, как и в России, мы видим здесь дуализм лож — ариософские «крайние правые», и либеральные проанглийские и профранцузские, бывшие, как правило, сторонниками умеренной социал-демократии и эволюционизма.
Во Франции можно было проследить аналогичную картину. “Горячие” ложи, сопряженные с египетскими обрядами, иррегулярным масонством и прямым оккультизмом, сплошь и рядом были ориентированы геополитически либо прогермански, либо общеевразийски. Конечно, нельзя утверждать, что эта закономерность в полной мере осознавалась всеми — континентализм «горячих» мог быть и опосредованным. Любопытно, что в Англии, цитадели атлантизма того времени и его главном геополитическом полюсе, существовала также оккультная оппозиция. Официальное английское масонство, предельно «холодное», главой которого традиционно являлись английские короли и к которому принадлежала вся высшая английская аристократия без исключения, была безусловно доминирующей. Но и в самой Англии существовали оккультные оппозиционные центры, базирующиеся, как правило, на экстравагантных и маргинальных масонских группах типа СРИА — Розенкрейцеровского общества Англии. Эта филиация восходит к крупному оккультисту и английскому социалисту МакКензи, другу и последователю Элиафаса Леви, основателя современного европейского оккультизма, хотя, возможно, существовал целый ряд менее известных источников также тамплиерского, континентального или очень древнего происхождения. Эмблематичным обществом такого рода стала знаменитая «Голден Доун, и совершенно естественно, в эту организацию входили самые разнообразные геополитические конформисты: пассионария ирландских сепаратистов Мод Гон, проирландский активист, поэт и лауреат Нобелевской премии Роберт Йейтс, германофил и русофил, черный маг Алистер Кроули, а также социалистические фабианские деятели, близкие Бернарду Шоу, не говоря о таких высокопоставленных политических персонажах, как Питер Бьюканнен, начавший карьеру с секретного агента Британии на Востоке и ставший впоследствии губернатором Канады. Последний, кстати, посещал Россию.
Вся европейская «горячая масонерия» была отмечена оккультизмом, склонностью к прямым психическим и магическим практикам, повышенным пассионарным накалом, сочетанием крайней революционности с архаизмом и интересом к древним или, по меньшей мере, средневековым культам и традициям. Общим местом был интерес к алхимии и другим герметическим наукам, а также увлечение Каббалой и магическими опытами. В целом, это масонское поле действовало против либерально-атлантистских интересов, создавало альтернативные нонконформные оккультные сети, тесно переплетенные с теософизмом и спиритическими кружками.
Среди русского масонства начала XX века были представители и этого “горячего” направления, но существовали они совершенно автономно от “холодных” масонов-либералов. И здесь следует подчеркнуть один нюанс: несмотря на то, что в большинстве случаев русские масоны начала века ориентировались на Францию, они вдохновлялись двумя различными идеалами. Линия русских неомартинистов (Астромов, Мебис, Рерих и т. д.) вдохновлялась Папюсом и «горячим» оккультистским полюсом. Думское масонство Магидова и Керенского черпало вдохновение из совершенно иных источников. Таким образом, дуализм между «холодным» и «горячим» масонством в полной мере относился и к самой России. Учитывая специфику кратополитического поля, в котором границы являются гораздо более подвижными и прозрачными, нежели в профаническом мире (о чем необходимо все время помнить), внутримасонские противоположные полюса вполне могли обмениваться отдельными элементами, проникать друг в друга и стараться использовать силы и влияния оппонентов. Но тем не менее в самом грубом приближении можно сказать, что французские оккультисты, представители так называемой гностической церкви, неомартинисты и розенкрейцеры, орден смотрящих Швалера де Любича, наследники Станисласа де Гюайятты(его секретарь Освальд Вирт, наставник Савенкова, Волошина и Мебиса) или Сара Пеладана; английские розенкрейцеры и Голден Доун с многочисленными филиациями вплоть до телемизма Кроули, германские ариософы или сексуальные маги из Ордена Восточных Тамплиеров Теодора Ройса — все это было отмечено явно различимыми евразийскими тенденциями. Противоположная сторона — атеистический Великий Восток Франции или французская англофильская Великая национальнавя ложа, классическое английское масонство во главе с правящим домом, немецкие либеральные ложи — напротив, выступали проводниками и подчас лабораториями атлантистской стратегии.