Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том I
Шрифт:
Недостаточно было бы ответить на эти вопросы цитатами из русских военных изданий, подтверждавших post factum вынужденность вступления Турции в войну, и заявлениями турецких государственных деятелей; нашим ответом может быть лишь документированное изложение обстоятельств, форсировавших активное участие Турции в войне. Обстоятельства эти, в совокупности своей, обнимают долгий исторический период, ближайшим же образом эпоху с 1908 г. и непосредственно – балканский кризис 1912–1913 гг. Изложение их составляет предмет первой части нашей вводной работы; вторая часть посвящена характеристике документального материала настоящего издания.
Не случайно изложение это вводит нас в существо вопроса о возникновении войны 1914 г.: нить, которую мы держим в руках, – вопрос о Проливах, – как надежный путеводитель, ведет нас от одного открытия к другому и, наконец, приводит к заключению, что военно-политическая конъюнктура 1914 г. как для России, так и для других участников воины в существенных своих чертах была предрешена европейской дипломатией задолго – за годы – до момента, когда принимались фатальные решения.
Явственно отграниченной эпохой в истории внешней политики России является так называемое «возвращение России на Ближний Восток», после того как на путях ее закрылись двери на Востоке Среднем и Дальнем. Послевоенные соглашения с Японией и Англией закрепили status quo
В протоколе «Совещания 21 января 1908 г. о положении дел в Малоазиатской Турции и на Балканском полуострове» [1] излагается вступительная речь А.П. Извольского, освещающая общее международное положение следующим образом:
«Два года тому назад самым острым вопросом в области внешних дел было положение на Дальнем Востоке. Благодаря заключенным с Японией договорам по отдельным вопросам, подкрепленным общеполитическим соглашением, положение это значительно изменилось к лучшему. Соглашение с Англией окончательно закрепило таковой результат. В ряду аргументов, приводившихся министром иностранных дел в пользу заключения означенных политических сделок, важное значение им придавалось всегда тому соображению, что Россия может оказаться в близком будущем лицом к лицу с серьезными осложнениями на Ближнем Востоке. Мнением гофмейстера Извольского всегда было, что, если на Дальнем Востоке неблагоприятный для нас оборот событий в значительной степени может быть предотвращен нашими собственными усилиями, то на Ближнем Востоке события зависят не от нас… Здесь могут в любой момент совершиться такие события, которые предотвратить не в нашей воле. Исторические задачи России на турецком Востоке и традиции нашего прошлого поставят ее, в случае таких осложнений, в особенно затруднительное положение. Оставаясь безучастной к ним, она рискует разом потерять плоды вековых усилий, утратить роль великой державы и занять положение государства второстепенного значения, голос которого не слышен…
1
Председатель – Столыпин (председатель Совета министров), члены: министр финансов Коковцов, морской министр Диков, министр иностранных дел Извольский, начальник Генштаба Палицын, за военного министра помощник его Поливанов и помощник министра иностранных дел Губастов; на подлиннике пометка Николая II: «Читал». Опубликован М.Н. Покровским в «Вестнике Нар. ком. ин. дел», 1919 г., № I, с. 19–25.
Предшественник гофмейстера Извольского, граф Ламздорф, держался в отношении балканских дел охранительной политики: он стремился сдерживать Болгарию и вместе с тем поддерживал соглашение с Австрией [2] ; такая политика носит чисто отрицательный характер, она неспособна привести к благоприятному, с точки зрения русских исторических интересов, разрешению балканских вопросов, но зато имеет одно преимущество – способствует замораживанию этих вопросов. Во всяком случае, это не политика серьезных успехов на пути к основным целям, нами преследуемым.
2
В действительности первая попытка проведения такой политики сделана была Лобановым-Ростовским (1895–1896). В посмертном издании мемуаров барона Розена живо охарактеризована «традиционная» русская политика в Сербии, направленная к возбуждению аппетитов в сторону увеличения сербской территории как за счет Турции, так и за счет Австро-Венгрии. С наказом «не идти по стопам своих предшественников» Розен был послан кн. Лобановым-Ростовским в Сербию, но там ожесточенным противником нового «спокойного» курса выступил – рука об руку с русским военным агентом – французский посланник (см.: Rosen. 40 years of diplomacy).
За последнее время этой политике нанесен серьезный удар. Австро-Венгрия не скрывает более своих партикулярных эгоистических стремлений… [3] С другой стороны, серьезное затруднение встретилось ныне на пути осуществления македонских реформ…
Выход из этого трудного положения найти не легко. Его можно бы, при известных условиях, искать в тесном сближении с Англией. Английский посол в С.-Петербурге уже намекал в беседах с гофмейстером Извольским на такую политическую комбинацию, указывая на общность интересов обеих держав в делах Ближнего Востока.
3
Свидание Извольского с Эренталем в Бухлау 15 сентября того же года, опубликование акта об аннексии Боснии и Герцеговины 6 октября (нов. ст.).
На самом деле легко было бы скомбинировать совместные военного характера мероприятия двух государств в Турции. Министр иностранных дел не может не признать, что подобная политика представляет перспективу весьма заманчивую, и он рекомендовал бы ее, при благоприятных условиях, как способную привести к блестящим результатам и содействовать осуществлению исторических целей России на Ближнем Востоке. Но такая политика способна была бы открыть снова турецкий вопрос в его целом…
Весьма важно заранее отдать себе отчет в том, какое положение может занять Россия в случае грядущих осложнений. Должна ли она отнестись к ним пассивно, сделать все, чтобы избежать затруднений и не быть вовлеченной в борьбу? На этом пути нельзя ждать успехов и правильного ограждения русских интересов. Заняв такую позицию, мы выйдем из будущего политического кризиса уменьшенными, не будем больше великой державой. Или, быть может, мы не находимся ныне в таком положении, чтобы следовало, во что бы то ни стало, отказаться от активной политики?»
В заключение Извольский «готов согласиться с начальником Ген. штаба в том, что турецкие действия вдоль персидской границы представляют серьезные невыгоды для России, но должно заметить, что если мы, со своей стороны, предпримем какие-либо агрессивные действия на азиатской границе Турции, то это неминуемо повлечет за собой осложнения на Ближнем Востоке. Наши военные мероприятия истолкованы были бы на Балканском полуострове как сигнал к действиям».
Помощник военного министра генерал Поливанов заявил, что «армия наша не может считаться приведенной в порядок»; морской министр – что «Черноморский флот в настоящее время не готов к военным действиям» против Босфора, на необходимость которых указал начальник Генштаба; министр финансов – что война с Турцией из-за Персии была бы «осуждена народным самосознанием». После этого Извольский «считает долгом еще раз обратить внимание на необходимость выяснить, представляется ли возможным сойти с почвы строго охранительной политики, которой Россия придерживалась до сих пор и которая способна привести нас к весьма невыгодным результатам, или он может говорить с твердостью, подобающей министру иностранных дел великой державы, уверенному в возможности для нее решительно отстаивать свои интересы». На это последовал категорический ответ Столыпина, считавшего «долгом решительно заявить, что в настоящее время министр иностранных дел ни на какую поддержку для решительной политики рассчитывать не может. Новая мобилизация в России придала бы силы революции, из которой мы только что начинаем выходить… В такую минуту нельзя решаться на авантюры или даже активно проявлять инициативу в международных делах. Через несколько лет, когда мы достигнем полного успокоения, Россия снова заговорит прежним языком. Иная политика, кроме строго оборонительной, была бы в настоящее время бредом ненормального правительства, и она повлекла бы за собой опасность для династии. Статс-секретарь Столыпин считает поэтому долгом категорически заявить, что в настоящее время никакая мобилизация ни под каким видом невозможна», в случае же «серьезных осложнений на Балканах придется надеяться лишь на дипломатическое искусство министра иностранных дел; в руках его теперь рычаг без точки опоры, но России необходима передышка, после которой она укрепится и снова займет принадлежащий ей ранг великой державы».
Через неделю – 28 января того же года – состоялось заседание совета государственной обороны «по вопросу о подготовке к войне с Турцией», которое признало, что «вследствие крайнего расстройства материальной части в армии и неблагоприятного внутреннего состояния необходимо ныне избегать принятия таких агрессивных действий, которые могут вызвать политические осложнения» и что «основанием для возникновения войны могут служить только такие действия иностранной державы, которые нанесут существенный и очевидный для народного самосознания удар достоинству и чести России».
Трудность положения правительства заключалась в том, что, отказываясь от иной политики, кроме строго оборонительной, «как от бреда, опасного для династии», оно не только становилось под удары влиятельнейших националистических кружков, но и роняло и в более широких, великодердержавно-либеральных кругах тот же самый престиж династии. Таким образом, внутренняя слабость режима создала заколдованный круг – либо риск новой революции, либо дальнейшее падение престижа династии и правительства, – выход из которого сулился лишь в неопределенном будущем, после достижения «полного успокоения». Мысль, что это «полное успокоение» возможно лишь в связи с восстановлением обаяния романовской державы, разумеется, не была чужда и в то время правящим верхам; к ней явным образом склонялся, при постановке своего вопроса в государственном совещании, и министр иностранных дел. Однако решительно возобладало опасение военной неудачи и революции. Извольскому пришлось действовать рычагом «без точки опоры», рассчитывая при охране великодержавного престижа империи исключительно на свое дипломатическое искусство.
Положение это вскрылось с полной ясностью к осени того же 1908 г.
В то время как дипломатическая кампания Извольского в пользу открытия черноморских проливов для военных судов прибрежных черноморских государств кончилась полной неудачей [4] , Эренталь, использовав освещенное цитированными выше дебатами и резолюциями и известное ему во всех деталях состояние русского правительства, провел аннексию Боснии и Герцеговины явочным порядком, в качестве авансированного вознаграждения за несостоявшееся в действительности открытие Проливов. Это пресловутое «поражение Извольского» имело ближайшим своим последствием чрезвычайное возбуждение в русских – в особенности правых – общественных кругах. В Государственной думе, по свидетельству П. Милюкова [5] , «депутаты далеко опережали в своем националистическом азарте технически вышколенное, но, в сущности, тоже националистически настроенное ведомство иностранных дел. Началась усиленная «неославистская агитация». В письме к Нелидову (посол в Париже) Извольский 5 ноября 1908 г. действительно жалуется, что, с одной стороны, в Петербурге «вовсе не склонны из любви к Сербии вести войну», а с другой – задача ликвидации боснийского кризиса чрезвычайно затрудняется шумихой в петербургском обществе и прессе, провоцирующей Сербию и Черногорию на авантюры, в которых Россия не окажет им никакой материальной поддержки. Англия обещает России дипломатическую поддержку, но требует воздействия России на Сербию в умиротворяющем духе (сокращение компенсационных требований); французское правительство также готово поддержать предложение России созвать конференцию, но предупреждает меморандумом 13/26 февраля 1909 г., что требования Сербии ему кажутся неосуществимыми, и так как этот кризис не затрагивает жизненных интересов России, то оно просит русское правительство общими силами предотвратить опасность войны, которая была бы еще менее популярна во Франции. В марте дело дошло до открытых военных приготовлений в Сербии и в Австро-Венгрии. Англо-франко-русские переговоры ведут к совместному давлению на сербское правительство. Извольский 4/17 марта поручает русскому посланнику в Белграде уговорить сербское правительство, ввиду повышающихся с каждым неудовлетворительным ответом сербов требований австрийского правительства, признать аннексию, так как «сербский ответ, вынужденный принудительными мерами, даже если будет заключать категорический отказ от прав на Боснию и Герцеговину, не будет иметь решающего значения для будущей судьбы этих провинций» [6] . Решительное выступление Пурталеса в Петербурге в пользу Австрии вынуждает и русское правительство согласиться на формальную ликвидацию кризиса – отмену ст. 25 Берлинского трактата, и т. д.
4
См.: Материалы по истории франко-русских отношений за 1910–1914 гг.: Сб. секретных дипломатических документов. Имп. росс. Мин. ин. дел. М., 1922. С. 529–530. Проект Извольского, ответ Грэя и последующая фаза переговоров.
5
В статье к десятилетию войны 1914 г. в «Последних известиях».
6
Siebert В. von. Diplomatische Aktenstiicke, zur Geschichte der Ententepolitik. Berlin, 1921. Erstes Kapitel.