Консул Содружества
Шрифт:
Ну, ясно: штурмовая пехота непобедима в рукопашной. Один капрал Серж ван Гримм стоит трех танкистов, семерых пилотов и десяти аборигенов занюханной планеты Грин. Но когда руки скручены за спиной, а на лодыжках – веревка, делающая невозможным нормальный удар ногой, соотношение сил не в пользу штурмовой пехоты.
Но что умудрилась провернуть Тайша!
Пока абориген падал, роняя карабин, а другие раздумывали, не срезать ли нас на месте очередями своих старых добрых «Майкрософтов-19», Тайша тоже упала. Извернувшись угрем, она смогла связанными за спиной руками нащупать упавший карабин.
В итоге: я прижимаю аборигена к земле коленями. Ствол карабина смотрит ему ровнехонько в висок. Пальцы Тайши – на спусковом крючке карабина. Я, бешено вращая глазами, издаю горлом мерзкие и яростные клокочущие звуки, но выдвинуть ультиматум не могу: кляп-то по-прежнему на месте!
Аборигены держат на мушке всех: и нас с Тайшей, и Эверта, и Свечникова, и других.
И вот тут один прилично одетый абориген (в шортах и майке болотного цвета с эмблемой одиозного боксерского клуба тяжеловесов «Буйволы с Сириуса») демонстративно кладет свой автоматический пистолет на землю. Расставляет руки в стороны в универсальном для всех гуманоидных рас жесте, обозначающем нечто среднее между «все нормально» и «я безоружен». И говорит:
– Все будет хорошо. Имейте разумение не стрелять. Иначе мы всех убьем. И ничего больше не случится познавательного.
Говорит «буйвол» с сильным акцентом – это факт. И подбор слов какой-то вычурный, что верно, то верно.
Но говорит-то он все это – на интерлингве!
На интерлингве, мама моя дорогая!
У меня во рту – по-прежнему кляп. И у Тайши тоже. Таким образом, мы ему ответить не в состоянии. У нас даже есть заложник, но мы не можем выдвинуть своих условий!
Абориген между тем неспешно приближается. Что делать? У нас – козырь, но как его разыграть?!
– Мы знаем закон, – продолжает «буйвол». – Плохого не будет. Посланцы Хищного Тулана вернутся на свой хип. Небольшое взаимодействие – и все отправятся на хип.
Черт, да «хип» – это же он «ship» так произносит, корабль то есть! Значит, он, сволочь, хоть и дикарь, а знает, в отличие от того Чаниаколона с черепушкой, что у нас не какой-то драный «летающий дом», а нормальный корабль.
У Тайши во взоре – панические вопросы. Стрелять? Не стрелять? Что делать-то?
А что делать? Прицельно выстрелить она может только в голову аборигену, которого я прижимаю к земле. На лице его, кстати, застыло спесивое, я бы даже сказал – брезгливое выражение отстраненности от происходящего.
Больше ни в кого Тайша все равно не попадет. А главное, даже если и попадет, то тогда нас всех точно перестреляют. И на психику аборигенам давить нечем, потому что главный инструмент давления, наряду с оружием – человеческая речь, этому любого штурмовика учат. Мычанием же сильно на психику не надавишь, разве что особо впечатлительной корове…
Я смотрю Тайше в глаза и отрицательно мотаю головой. Дескать, не стреляй.
Вот и все. Ничего не происходит.
Майянец подходит вплотную. И вместо того чтобы отобрать у Тайши карабин – а она, конечно, уже мысленно с этим согласилась, – развязывает у меня на затылке кожаный ремешок кляпа.
Странный он, ей-богу! Ведь он собственными руками вверил мне главное оружие: речь!
Я ожесточенно выплевываю кляп. И включаю программу первую основную, для таких случаев Управлением Психологических Операций сочиненную:
– Еще одно движение – и твой товарищ труп. Она не задумываясь разнесет ему череп. Немедленно развяжи мне руки.
– Все не то. – Абориген хмурится.
– Повторяю: немедленно развяжи мне руки. Наше могущество превосходит пределы мыслимого. Если мне или моим товарищам будет причинен вред, прилетит много-много таких, как мы. И испепелит вас небесным огнем.
– Есть с вами кто-нибудь из Западного Тулана? – спрашивает абориген.
Я в отчаянии. Ему наплевать на мои угрозы! Но делать нечего. Я вынужден говорить глупости до самого конца:
– Последний раз требую, а потом начинаю убивать…
– Я так и думал, – перебивает меня абориген.
Он наклоняется, чтобы отобрать у Тайши карабин.
И гремят выстрелы.
Вход в пещеру невозможно было заметить даже с десяти шагов.
Да что там с десяти! До самого последнего момента мне казалось, что идущие впереди майянцы просто растворяются в скале, как будто это не скала, а отличная камуфляжная голограмма, какую не так-то просто настроить даже при помощи самой современной техники Содружества.
Я так толком и не понял, откуда взялась высокая клинообразная расселина, в которую человек за человеком втягивался наш отряд. Точнее, отряд аборигенов, конвоирующий своих пленников, то есть нас.
Как и следовало ожидать, здесь было темно, словно в кишечнике цууца. Аборигены зажгли несколько электрических фонариков. Ага, значит, у них есть и фонарики!
Правда, ощутимо светлее от этого не стало. Мы поминутно спотыкались и чертыхались. От кляпов нас, кстати, милостиво избавили, так что мы могли отводить душу вовсю.
Шли мы довольно долго. Преодолели несколько спусков и несколько подъемов. Везде, кроме отлогих участков лаза, были вырублены ступени.
За моей спиной что-то бубнил Вальдо. Кажется, он пытался дознаться, куда нас ведут. Сопровождавшие его воины не понимали интерлингвы. А может, просто дурака включили.
Наконец вдалеке показался маленький пятачок нормального света. «Нормального» по меркам Кратера Юноны: это было рассеянное туманом свечение местного солнца.
Я думал, впереди нас ожидает берег озера. Но я ошибался.
Когда мы вышли из лаза, я ахнул. И не я один.
– Боже мой… это невероятно… боже мой… – с ходу запричитал Вальдо.
Мы находились у подножия огромной пирамиды, выстроенной в сердце горы. В каковом сердце, разумеется, некто или нечто предварительно выдолбило (выдуло? выплавило?) соответствующих размеров полость.
Если от пресловутой египетской пирамиды отпилить верхушку и присобачить на одну из граней гигантскую каменную лестницу до самого верха, получится нечто отдаленно похожее.