Консультант
Шрифт:
Сокрушался отец Пол вполне правдоподобно – для сестры Марии-Катарины, простушки-монахини. Лейтенант Дитц знала, что святой отец врёт и не краснеет, но демонстрировать знание благоразумно не спешила. Тем более что объяснение, данное каноником, вполне имело право на существование. И монашку из захолустной обители, несомненно, удовлетворило бы.
Сейчас, по прошествии двух столетий с начала эксперимента Рейли, становилось предельно очевидно, что означенный эксперимент провалился.
Поток научных экспедиций, поначалу бомбардировавший ту часть планеты, что была заселена хроноколонистами, скоро иссяк: смотреть было попросту не на что. Самым подходящим определением для происходящего (точнее, НЕ происходящего) на Шекспире быстро стало слово «стагнация».
Искусства не развивались, наука топталась на месте. Общественный строй даже и не думал выходить за рамки позднего феодализма, более того – в последние лет сто наблюдался заметный откат.
Корабли не отправлялись на поиски новых земель. Обаятельные проходимцы не швыряли свои плащи под ноги правительницам. Правительницы не интересовались со смехом, не будет ли в случае их замужества открытая суша переименована в «Матримонию» [39] .
Никто не возразил против продажи индульгенций и, как следствие, принципы Реформации так и не были сформулированы.
39
Легенда гласит, что Уолтер Рейли бросил свой плащ под ноги Елизавете I, а потом сообщил, что новую землю назвал в честь королевы-девственницы «Виргинией». «А если я выйду замуж, вы переименуете её в Матримонию?» – якобы поинтересовалась в ответ Елизавета.
Не складывались стихи. То есть, какие-то складывались, конечно, но ничего, равного или, хотя бы, подобного «Так вот оно, то самое лицо, Что бросило на путь скитаний сонмы Морских судов могучих и сожгло Вознесшиеся башни Илиона?» [40] или «Гораций, в мире много кой-чего, что вашей философии не снилось» [41] , так и не сплелось. Театры возникли – кое-где и кое-как, но драматургам было далеко до человека, чьим именем назвали планету.
40
Кристофер Марло, «Трагическая история доктора Фауста», перевод К. Бальмонта.
41
Уильям Шекспир, «Гамлет», перевод Б. Пастернака.
А самое скверное – не кричал гордый упрямец священникам, требующим покаяния: «И всё-таки она вертится!» [42] . И яблоки без толку падали с деревьев, не встречая на своём пути подходящей головы.
От размышлений о реалиях планеты Шекспир Лану отвлекло деликатное покашливание. Слева стоял подошедший почти беззвучно старичок в застиранной сутане. Абсолютно лысая голова его не нуждалась в выбривании тонзуры. Старичок почтительно протягивал ей небольшую шкатулку с откинутой крышкой.
42
Приписывается Галилео Галилею.
В шкатулке лежало с пару дюжин колец, очень похожих на то, которое сейчас оттягивало левую руку Ланы, не привыкшей к таким вещам. Не приходилось, впрочем, сомневаться в том, что шкатулка наполнена «пустышками», абсолютно непригодными для связи.
Что ж, думала Лана, отдавая свое кольцо старичку и копаясь в шкатулке в поисках подходящего размера, предусмотрительность Пилар оказалась на высоте – как и мастерство техников, работающих на дом Мори. Во всяком случае, деревянные чётки и линзы на глазах не вызвали у отца Пола не только нареканий, но даже и банального интереса. А между тем, в наличии сканирующего оборудования конкретно в покоях этого господина Лана не сомневалась. Тем не менее, чётки и линзы остались при ней. Уже хорошо.
А вот то, что добираться до места службы придётся пешком, проходило скорее по разряду плохих новостей. Лана действительно устала, и отправляться в официально заявленный тридцатимильный пеший переход ей не хотелось совершенно. Но – пришлось.
И что хуже всего, ей даже завтрак не предложили, хотя время уже близилось к обеду. Разумеется, некоторое количество местных денег у неё имелось, и еду можно было просто купить, но сам факт! Хорошо хоть дали посмотреть на карту. Грубую, явно неполную, но в её обстоятельствах уже и это было хорошо. Одно дело выучить формальную географию, а получить привязку к местности…
Лана глубоко вздохнула, покорно приняла благословение отца Пола, приложилась (как учили) к перстню на гладкой, холёной руке, затянула потуже пеньковую веревку на пустом животе и спустилась по ступенькам собора. Следовало купить хоть какой-то снеди. Впереди была прогулка… ну пусть не на тридцать миль, но на двадцать пять уж точно.
Длинный летний день уже превратился в вечер, когда Лана вышла, наконец, к огромному озеру. Второй день пути. Куда более интересный, чем первый – не запомнившийся буквально ничем. Точнее, материала для «путевых заметок» хватало, но весь первый день мрина шла по местам обжитым, чем-то напоминающим её далёкую родину.
Да, не было привычного в детстве вельда, здешний Ноттингемшир был, как и на Прежней Земле во времена «доброй Старой Англии», лесным краем. Но разбросанные тут и там деревеньки и небольшие усадьбы вполне могли располагаться и в округе Лазарев на Алайе. Дорога, пусть и не слишком оживлённая, была, тем не менее, прохожей и проезжей.
Лане даже удалось остановиться на ночлег в придорожном трактире. И дородная хозяйка была (за мелкую серебряную монетку) так любезна, что предоставила «святой сестре» место на чердаке, куда, при закрытом люке, не смог бы попасть никто посторонний.
Зато второй день не задался с самого утра. Та же хозяйка убила добрых полчаса, пытаясь отговорить сестру Марию Катарину от дальнейшего путешествия. И перекрестила на прощанье с таким видом, словно не ждала новой встречи.
Буквально через пару часов после того, как Лана покинула трактир, она оказалась на территории, недавно охваченной мятежом. Той самой, где пропала экспедиция фон Келлера, к которой принадлежал покойный Диксон. Той самой, где располагался монастырь покойного (совпадение? ох, вряд ли…) Родриго Кабреры.
Чем дальше, тем меньше лейтенанту Дитц нравилась окружающая действительность. Скорость передвижения заметно упала: приходилось соблюдать предельную осторожность. Но к озеру она, всё-таки, вышла.
Позади остался уставленный прогибающимися от тяжести виселицами пустынный большак и несколько обезлюдевших деревень и хуторов – королевское правосудие было быстрым, непреклонным и не знающим милосердия.
Заваленные падалью колодцы. Потравленные поля. Расколотые придорожные кресты. Пара часовен с выбитыми дверями и следами огня на разграбленных алтарях. Жуткое амбре гниющей плоти сводило с ума, вызывая в памяти ужас Джокасты. И хотя с самого завтрака у Ланы во рту не было и маковой росинки, есть ей не хотелось – разве что блевать.