Консьянс блаженный
Шрифт:
И они решились писать.
Мариетта пошла к бакалейщику купить бумагу для письма, чернила и хорошо зачиненное перо.
У бакалейщика она застала Катрин, делавшую такие же покупки.
— Для Бастьена? — спросила Мариетта.
— Для Консьянса? — спросила Катрин.
И обе ответили: «Да».
Вернувшись, Мариетта увидела, что стол поставили в изножье кровати папаши Каде; за ним сидели обе матери — одна шила, другая пряла; в углу маленький Пьер лепил пирожки из песка; Бернар положил голову на кресло Мариетты, словно стерег ее место.
Это кресло принадлежало папаше Каде, но сейчас его приготовили для Мариетты, думая о том, чтобы ей было поудобнее писать.
Как только Мариетта устроилась в кресле, маленький Пьер поднялся и перестал возиться с песком, желая видеть, чем же займется его сестра: сочинение письма, дело в доме совсем новое, казалось ему очень любопытным.
— Ох, малыш Пьер, будь поосторожней, — попросила Мариетта, — ведь ты двигаешь стол; я и так пишу с трудом, не хватало еще, чтобы мне мешали, когда буду писать.
— Я тебе не мешаю, я только смотрю, — ответил малыш.
— Хорошо, об этом-то я тебя и прошу, — смилостивилась Мариетта, увлажнила перо губами, чтобы оно лучше набирало чернила, и опустила его в чернильницу. — Смотри на меня, но стой немного подальше, — добавила она.
Но, отступая, маленький Пьер, конечно же разозлившись, что его отстраняют, резким движением толкнул стол, толчок передался руке Мариетты, и огромная чернильная клякса оказалась на самой середине листа.
— Ну вот! — воскликнула девушка. — Погляди-ка, что ты натворил!
— Да оставишь ли ты сестру в покое, злой мальчишка?! — прикрикнула на сына г-жа Мари.
Малыш Пьер отошел от стола, обиженно надув губы и от недоумения пожимая плечами.
Сначала Мариетта прибегла к способу, обычному в подобных случаях: она попыталась снять чернильное пятно при помощи собственного языка; но единственный результат этого действия состоял в том, что из черного пятно превратилось в серое, только серое оказалось в четыре раза больше, чем ранее было черное.
К счастью, девушка предвидела неожиданности и купила не один листок, а целую тетрадку.
Испорченный листок Мариетта отдала брату, и тот взял лучинку, окунул ее в чернила и вернулся в свой угол, делая вид, что и он тоже пишет.
Несмотря на это происшествие, в пере Мариетты оставалось еще достаточно чернил, а это в конечном счете доказывало, что не один Пьер повинен в том, что была поставлена клякса.
— Как же начать письмо? — спросила девушка.
— Отец, как, по вашему мнению? — обратилась к старику Мадлен.
Папаша Каде был на пути к выздоровлению и начинал говорить, несмотря на неповоротливый язык.
— Хорошо, — откликнулся старик, — начни с того, что все мы пребываем в добром здравии: письма всегда начинают именно так.
— Но, дедушка, — возразила Мариетта, — как же мы напишем ему, что все пребываем в добром здравии, в то время как вы еще лежите в постели, а вчера пытались встать, но так и не смогли?
— Ты права, — со вздохом согласился больной. — Напиши ему, что вы здоровы, а я болен и мне никогда уже не подняться.
— Дедушка, — упрекнула его Мариетта, — ну почему вы хотите начать письмо с того, что огорчит Консьянса?
— И правда, — присоединилась к ней Мадлен, — бедному мальчику и без того хватает огорчений.
— Так вы никогда не начнете, — подал голос маленький Пьер, — а вот я уже исписал треть страницы.
И, подойдя к столу, чтобы еще раз обмакнуть свою лучинку в чернила, он показал страницу и в самом деле на треть исчерканную.
— Ты прав, малыш Пьер, — сказала Мариетта, — начнем.
— Хорошо, сначала поставь его имя в верхней части листа, — велел ей дед.
— «Консьянс»? — спросила Мариетта.
— Да.
— Вот так, совсем коротко? — переспросила девушка.
— Ты права, — заметила Мадлен, — просто «Консьянс» звучит холодно; начни лучше так: «Мое дорогое дитя» или «Мой любимый сын».
Мариетта сделала гримаску. При таком обращении, письмо будет только от лица Мадлен, ведь она, Мариетта, не могла назвать Консьянса ни своим дорогим дитятей, ни своим любимым сыном.
Сообразила г-жа Мари:
— А что, если мы обратимся к нему так: «Дорогой друг»?
Теперь, в свою очередь, воспротестовало сердце Мадлен.
— Ох, — сказала она, — «дорогой друг» пишут чужому человеку.
— Это верно, — согласилась Мариетта. — А что, если мы напишем: «Дорогой Консьянс»?
— Ах, очень хорошо, — хором откликнулись дед, Мадлен и г-жа Мари.
— А я так и написал: «Дорогой Консьянс», — заявил маленький Пьер, показывая листок, заполненный каракулями.
— Хорошо, — сказала Мариетта, — отступите немного от стола и держите подальше малыша Пьера, чтобы он меня не толкнул.
И она написала немного дрожащим, но вполне разборчивым почерком:
«Дорогой Консьянс!»
— А дальше? — спросила она.
Все переглянулись; чувства переполняли их сердца.
Будь среди них Консьянс, ангелы улыбнулись бы, радуясь словам, сказанным ему этими тремя женщинами. Но сочинение письма — это не столько душевный порыв, сколько работа ума.