Консьянс блаженный
Шрифт:
— Что, что, сударь? — переспросила девушка, плохо поняв услышанное.
— Я говорю, не следует так уж сильно убиваться из-за беды, случившейся с Консьянсом, вам надо полюбить другого.
Мариетта задрожала всем телом.
— Как, сударь! — воскликнула она. — Чтобы я забыла Консьянса, моего дорогого друга, только потому, что он уже не может сам себя обслуживать и ходить без поводыря?! Да неужели же я перестану любить моего брата, моего жениха, потому что он несчастен?! О сударь, не говорите мне ничего подобного, ведь ваши слова рассекают мне сердце словно острый нож и всю меня обдают холодом!
И девушка попятилась; казалось, она вот-вот упадет, как будто и в самом деле в сердце ее вонзили острый нож.
Дама вскочила и подхватила девушку на руки, не дав ей упасть.
— О друг мой, друг мой, — прошептала она, — вы причинили боль бедному ребенку.
— Но не по злому умыслу, — откликнулся офицер, — и я сейчас же дам тому доказательство.
Затем, повернувшись к Мариетте, он сказал ей:
— Красавица моя, так ты была бы рада, если бы твой друг мог вернуться вместе с тобой в вашу деревню?
Девушка непонимающе посмотрела на офицера как человек, не расслышавший сказанного.
— Простите, сударь, — произнесла она.
— Я спрашиваю, дитя мое: ты была бы рада вернуться в деревню вместе со своим другом?
Мариетта вскрикнула, и в ее крике неописуемо слились радость, удивление, боязнь поверить удаче; все эти чувства тенями проскользнули по ее лицу, а огромные голубые глаза девушки, прозрачные, словно небесная лазурь, неотрывно глядели на офицера, как будто призывая его говорить еще и еще.
— Рада?.. Счастлива?.. — бормотала Мариетта. — О сударь, от такого вопроса я могу лишиться чувств. Умоляю вас, сударь, не обманывайте меня… после всего, что я вытерпела, это значило бы убить меня! Неужели такое счастье возможно? Неужели оно возможно? Так я могу надеяться?
И она умоляюще протянула руки к офицеру.
— Надеяться надо всегда, дитя мое, — сказал он. — Только если людям, давшим вам надежду, не удастся ее осуществить, не следует на них сердиться за это.
— О, значит, вы попытаетесь? — обрадовалась девушка.
Офицер, улыбаясь, кивнул в знак согласия.
— Я постараюсь уладить все как можно лучше, — пообещал он.
— О сударыня, — обратилась Мариетта к хозяйке дома, — как же мне выразить господину вашему мужу всю мою признательность?
— Поцелуйте меня, дитя мое, — ответила дама.
— Ах, мне следовало бы целовать ваши ноги.
Дама обняла гостью и приблизила ее лоб к своим губам.
Что касается офицера — а это был не кто иной, как главный хирург, — то он опоясал себя ремнем со шпагой, лежавшей на стуле, взял шляпу, попрощался с женой, улыбнулся Мариетте и вышел.
У девушки уже не хватило сил поблагодарить хирурга: с ее уст сорвалось несколько невразумительных слов вдогонку ее покровителю, быстро спускавшемуся по лестнице.
— А теперь, — сказала дама, оставшись наедине с гостьей, — теперь, когда вы немного успокоились, вернемся к земным заботам. Скоро уже полдень, а я уверена, что вы еще не съели ни крошки.
— Это правда, сударыня, — подтвердила Мариетта. — Я только выпила утром несколько капель вина за здоровье Консьянса.
— Но ведь вы ничего не ели?
— О, разве я могла есть, сударыня? Это было невозможно, у меня камень лежал на сердце.
— Ну а теперь, когда надежда снимет тяжесть с вашего сердца, можно и позавтракать.
— О Боже мой, сударыня!.. — только и вымолвила Мариетта, смущенная такой добротой.
— Кто знает, если вам вернут Консьянса…
— И что тогда, сударыня?
— Тогда, вероятно, вы с ним уедете…
— О, не теряя ни минуты!
— В таком случае вы прекрасно понимаете, что для предстоящего путешествия вам надо подкрепиться.
Она позвонила; появилась служанка.
— Приготовьте завтрак для мадемуазель, — велела ей дама. — Особенно хороший бульон, в нем она больше всего нуждается.
— Ах, сударыня, только Господь может вознаградить вас за такую доброту, — поблагодарила девушка.
— Надеюсь, он вознаградит меня тем, что даст вам счастье, — откликнулась дама.
Сердце Мариетты преисполнилось признательности, но она не знала, как ей еще ее выразить; она едва могла говорить и только поочередно то сжимала, то целовала руки своей благодетельницы.
Через пять минут служанка объявила, что завтрак подан.
Жена хирурга взяла Мариетту под руку и повела в столовую комнату.
Девушка вначале немного стеснялась, но вскоре осмелела. Ее натура, казалось бы, хрупкая, а по сути, здоровая и мужественная, нуждалась в человеческой поддержке; впрочем, добрая и очаровательная хозяйка сидела рядом, ухаживала за ней и заставляла ее есть.
К концу завтрака на лестнице послышался шум: похоже, по ней поднимались несколько человек.
Мариетта, тревожно прислушивавшаяся к каждому звуку, расслышала среди прочих чьи-то спотыкающиеся шаги.
— О Боже мой! — прошептала она.
И, охваченная дрожью предчувствия, повернулась к двери.
Дверь открылась, и, подталкиваемый главным хирургом, на пороге появился Консьянс с мешком за спиной и палкой в руке.
— Мариетта! Мариетта! — позвал он. — Ты здесь, не так ли? Так знай, Мариетта, я уволен со службы и у меня уже есть подорожная! Я больше не солдат, и мне разрешено вернуться с тобой в Арамон.