Консьянс блаженный
Шрифт:
— Хорошо! — согласился Бастьен. — Вместо них ты получишь вторую бутылку вина!
— Договорились. Приказ гласит: «Отдавать честь старшим по званию, брать на караул перед генералами русскими, прусскими или французскими, как только они появятся. Видал? Не пускать в лазарет никаких женщин, кроме сестер милосердия, за исключением тех, у кого есть пропуск. Не позволять выходить из лазарета больным, если они не имеют exeat [8] главного хирурга».
8
Пропуск (лат.).
—
— Всегда одно и то же.
— Спасибо. Значит, в пять, не так ли?
— Согласно правилам.
— А теперь, драгун, поскольку всякий труд требует оплаты, подойди к кабачку и скажи глядящей на нас девушке, скажи настолько любезно, насколько ты способен: «Мадемуазель Мариетта, гусар Бастьен хотел бы сказать пару слов, вам и вашему псу». Она ответит: «Благодарю вас, господин драгун». Это и будет вознаграждение за твой труд.
— Будь спокоен, всем известна галантность драгунов: они знают, как говорить с особами женского пола.
— В таком случае, — завершил беседу Бастьен, — поскольку драгуны знают пехотный строй столь же хорошо, как кавалерийский, полуоборот налево и марш вперед!
Драгун повиновался приказу, подошел к Мариетте и сказал ей несколько слов, поднеся ладонь к своей шапке.
Мариетта, не теряя ни минуты, подбежала к земляку.
— О дорогой мой Бастьен, — спросила она, — увижу ли я Консьянса?
— Конечно, — уверил ее гусар.
— Значит, вы получили разрешение?
— Нет, но я сам даю вам разрешение.
— Как это вы мне его даете?
— Конечно, ведь я стою на посту.
— Но приказ, Бастьен?
— Для вас приказа нет, Мариетта!
— В таком случае, я могу войти?
— Можете войти. Только, если у вас спросят пропуск, скажите, что вы передали его часовому, а он на выходе вернет его вам.
— О, спасибо, спасибо, Бастьен… Бастьен, друг мой, что же мне сделать для вас?
Гусар взял девушку за руку и привлек себе:
— Мариетта, вы мне скажете хотя бы одно слово о Катрин, чтобы мне было чем занять мысли, стоя два часа на посту…
А затем он тихо добавил:
— И в течение двадцати четырех часов, которые мне, скорее всего, придется провести на гауптвахте.
— О! — воскликнула Мариетта, расслышавшая только первую фразу. — Неужели Бог допускает, чтобы любовь порождала такой эгоизм?..
— Что и говорить, эгоизм, — поддакнул Бастьен.
— Я говорю о себе, Бастьен, а не о вас… Я, оказывается, настолько эгоистична, что даже не подумала рассказать вам о Катрин.
— Итак? — спросил гусар, словно заранее готовясь к самым большим бедствиям.
— Так вот, Катрин любит вас неизменно, мой дорогой Бастьен. Только она оплакивает вас с утра до вечера, потому что считает вас убитым.
— Ах, — разволновался гусар, — так она считает меня убитым!.. И она меня оплакивает, бедная Катрин!.. Что она скажет, увидев меня теперь с повязкой на глазу?
— Она скажет вам, что вы для нее самый желанный и что день, когда она увидит вас вновь, станет самым прекрасным в ее жизни.
— Так вы полагаете, я могу написать ей, не опасаясь, что письмо распечатает другой мужчина?
— Вы можете ей писать, причем без всяких опасений: только слезы радости, пролитые на ваше письмо, могут помешать Катрин прочесть его!
— Ах, добрая Катрин! — воскликнул гусар, вытирая слезинку, блеснувшую в уголке его глаза. — Добрая Катрин!
— Ну что, — спросила Мариетта, — вы довольны?
— Черт подери, хорош бы я был, если бы оказался недовольным! Но теперь ваш черед быть довольной — идите же!
— Куда же мне идти? — спросила просиявшая Мариетта.
— Прямо и идите: чего тут мудрить?
— Но через какую из всех этих дверей мне пройти?
— Посмотрите сами — через ту, перед которой улегся Бернар!
— Ах, бедняга Бернар, — спохватилась девушка. — Как же я о нем забыла?
И в последний раз в знак благодарности помахав рукой Бастьену, она помчалась во двор, легкая, словно одна из ланей, порою попадавшихся ей на пути, когда она пересекала лес Виллер-Котре.
Глядя ей вслед, Бастьен прошептал:
— За сделанное для нее доброе дело я, наверное, заработаю сабельный удар и двадцать четыре часа взаперти на гауптвахте… Но, ей-Богу, я от содеянного не отрекаюсь: она этого достойна.
И потом добавил, словно подводя черту:
— Эх, черрт подерри! В полку вот это была бы потеха!
VII
ПАЛАТА СЛЕПЫХ
В ланском лазарете одну палату целиком отвели для слепых, причем не только солдат и офицеров, но и горожан; за лечением всех их наблюдал главный хирург, начальник лазарета, большой знаток глазных болезней.
Эта палата, предназначенная для несчастных больных, лишенных зрения, или находящихся под угрозой его потерять, или близких к выздоровлению, имела необычный вид, и ее главной, даже единственной особенностью было глубокое уныние, объяснявшееся прежде всего тем обстоятельством, что окна здесь были закрыты зеленой бумагой, которая, загораживая дорогу солнечным лучам, не позволяла свету просочиться в палату. Посторонние, допущенные сюда по особому разрешению, воспринимали палату как место сумрачное, где полутьма навевала печаль более черную, нежели полная тьма; в этом пространстве, где не существовало ни дня, ни ночи, передвигались какие-то подобия безмолвных призраков с вытянутыми вперед руками, в то время как другие целыми часами сидели, опершись спиной о стену и не произнося ни единого слова.