Консьянс блаженный
Шрифт:
— Хорошо, хорошо, — оборвала его Жавотта, не любившая слушать, как ее муж распространяется насчет достоинств других женщин. — Что дальше?
— А дальше выпадает подходящий случай: завтра утром мы посадим это прелестное дитя на ослицу мамаши Сабо, повернем голову ослицы в сторону Шиви и скажем: «Пошла!», и она пойдет себе прямо без остановки до двери своего стойла.
— Смотри-ка, это и вправду мысль, — поддержала супруга Жавотта. — Да ты, муженек, еще не такой глупый, каким кажешься.
Взгляд, которым Жавотта сопроводила свои слова, говорил Толстому Шарлю, что бывают минуты, когда она вовсе не считает его глупым.
Во время этого диалога, слышимого и немого, воображение Мариетты, неизменно устремленное к цели ее странствия, уже отправилось в путь.
— Боже мой, госпожа Шарль, — робко произнесла она, — я думаю об одном деле.
— О каком, дитя мое?
Толстый Шарль продолжал подмигивать Мариетте.
— Я думаю, что сейчас нет еще и четырех часов пополудни и у нас есть еще три с половиной часа до сумерек, и, если ослица мамаши Сабо не слишком устала, я могла бы поехать на ней уже сегодня, а не завтра.
— Ох-ох, сегодня после обеда! — огорчился хозяин. — Вы так торопитесь покинуть нас, дитя мое!
— Ошибаетесь, господин Шарль, я вовсе не спешу расстаться с вами, наоборот, ведь, слава Богу, вы так хорошо меня принимаете. Но я хочу поскорей увидеть моего бедного Консьянса.
— Черт побери, это вполне естественно: такова молодость, — заметила Жавотта.
— Дело в том, что тут есть опасность, — заявил ее супруг.
— Опасность?
— Да, для одинокой девушки.
— А что тут опасного?
— Опасно пересекать рощу Этувель: в Этувеле стоит русский гарнизон и можно быстро нарваться на неприятную встречу.
— О, никакой опасности нет, — с улыбкой возразила Мариетта. — Кто захотел бы причинить зло бедной девушке?
— Эге, — весело расхохотался толстяк. — Я же не говорил, что именно зла вам хотят.
— Не лучше ли тебе помолчать?! — вмешалась Жавотта.
— Умолкаю, женушка, умолкаю… но признай: не так уж я не прав.
— Как там ни крути, — продолжала Жавотта, — разумней было бы подождать до завтра.
— Да, возможно, так, — ответила Мариетта, — но это означало бы два потерянных часа, и, если нет к тому препятствий, я бы выехала сегодня после обеда…
— Я же говорю вам, что одно препятствие точно есть, — настаивал Толстый Шарль.
— О госпожа Шарль, — взмолилась девушка, молитвенно соединив ладони, — подумайте же о бедном покинутом слепом; подумайте, ведь часы для него — что века, а если бы я уехала сегодня, то завтра была бы рядом с ним двумя часами раньше.
— Черт побери, дитя мое, — заявила Жавотта, — уж если вы принимаете такое решение, то лучше сделать это раньше, чем позже.
— С вашего позволения, госпожа Шарль, — отозвалась девушка, — решение принято окончательно и, если дело зависит только от меня…
— Что же, выводи из конюшни ослицу, — сказала Жавотта, — ты сам прекрасно видишь: бедное дитя изнывает от желания добраться поскорей до Лана.
— Но не менее верно и другое, — настаивал зеленщик, — я предпочел бы, чтобы она пересекла рощу Этувель только завтра утром.
— Так вот, — заявила Жавотта, — ты будешь сопровождать этого ребенка до Шиви! Ты ведь не заболеешь, если пройдешь четыре льё пешком налегке?
— Э, нет, — воскликнул толстяк, заключая Жавотту в объятия. — Э, нет, не заболею и в доказательство возвращусь бегом, лишь бы поскорее оказаться снова рядом с тобой. О, какая же ты хорошая женщина, хотя по твоему виду этого не скажешь, выражаясь твоими же словами.
И Толстый Шарль, крепко обняв женушку, запечатлел на ее розовых щеках два жгучих поцелуя, а затем помчался во двор.
— Ах, — вздохнула Мариетта, — мне кажется, вы очень счастливы, госпожа Шарль.
— Да, — подтвердила добрая женщина, приводя в порядок волосы, несколько растрепанные порывом супружеской нежности, — Божьей милостью мы любим друг друга.
— И я думаю, — сказала Мариетта, подымая глаза к небу, — это самая сладостная милость из всех, какие Бог только может оказать.
Мариетта вспомнила о Консьянсе, и две слезинки покатились из ее прекрасных глаз; она подумала: взаимная любовь ее и Консьянса, возможно, будет столь же нежной, как любовь этих славных людей, но никогда ей не быть столь же радостной.
Госпожа Шарль догадалась о том, что происходило в душе девушки, и с сердечной деликатностью, казалось бы ей не свойственной, она подошла к гостье и обняла ее:
— Чт вы, дитя мое, Бог велик: вам надо надеяться на Бога.
И затем она прошептала на ушко:
— Послушайте, дитя мое, добравшись до Лана, вы будете всего лишь в нескольких льё от Богоматери Льесской; это добрая чудотворная пресвятая Дева; мы здесь ежедневно видим, сколько несчастных возвращаются оттуда, исцеленных благодаря ее заступничеству. Если бы вы туда сходили…
— О, я уже думала об этом, сударыня, — откликнулась Мариетта, — и, кстати сказать, отправившись туда, я бы просто выполнила мое обещание: я дала такой обет.
— В таком случае, все будет хорошо, — подбодрила девушку г-жа Шарль.
На пороге показался хозяин, державший ослицу Марго за поводок, и добрая женщина, в последний раз поцеловав Мариетту, пожелала ей благополучного путешествия.
Мариетта расположилась не в седле, а на поклаже; Бернар побежал впереди, Толстый Шарль двинулся следом за Марго, и караван, помахав на прощание Жавотте, оставшейся на пороге дома, мало-помалу удалялся и затем исчез из виду на краю деревни, продолжая свой путь к Шиви, а значит, и к Лану.