Контора Кука

Мильштейн Александр

— Да идите вы нах!.. — Паша попробовал скинуть руку Петра со своего плеча, но это у него не получилось. Глеб громко поцокал языком, Паша перевёл взгляд на него и увидел, что тот крутит пальцем у виска. Кому он это показывал, ему или Петру, Паша не понял, но вдруг почувствовал, что в левый бок ему упирается что-то твёрдое. Он не сразу понял, как это может быть, потому что одна рука Петра лежала на его плечах, а другая держала кружку. Но тут он заметил, что кружку рука больше не держит, а вот ему в рёбра и в самом деле упёрлось что-то узкое

и твёрдое… И тут я третьей рукой, лежавшей у пояса… Но не будут же они прямо здесь… Однако он сел на стул.

Пётр тоже сел, Глеб, ещё два раза цокнув языком, улыбнулся и сказал:

— Стоп, стоп, стоп… И правда: мы что-то зациклились, да, Петь? Шутка больше не катит. Мы хотели тебя разыграть, Пашенька! Ну, чтоб веселей было, да? Знаешь, программа такая была «Розыгрыш», по Первому? Вот мы решили свою серию снять, хе-хех.

— Прости, Паш, придурков, — сказал Пётр, — это у нас от переутомления. Много было всего за последние дни, не спали, весь этот брейн-шторминг, или как его… это нервный смех такой теперь у нас, фак… Ну да всё теперь, пошутили и будет. Пистолет игрушечный, брызгалка, детям купил. Всё. Пойдём покурим? Здесь же нельзя? А курить после пива ох как хочется… На улицу выйдем, да? Или в соседний дворик, я видел по дороге, тут славные дворики такие достоевские… Или тебе Ясная Поляна, говоришь, снилась?

— Здесь на кухне можно курить, — сказал Паша, сам не понимая, зачем он это говорит. Видимо, от «придурков» — как они сами себя назвали — исходило какое-то заразное безумие… Недаром он неожиданно для себя забормотал ещё там, в метро, на прощанье (как он думал) стишок про козла и осла, который не вспоминал с детства, ну да, сам же себе и накаркал…

И вот так же он сейчас ляпнул, не думая, про кухню.

Тут же он опомнился: зачем идти с психами в полностью замкнутое пространство?

— Хотя нет, — сказал он, — я забыл, там для своих — «приват».

— Так а чем мы не свои, приват-доцент, — сказал Пётр, — у меня в роду немцы были.

— Да при чём тут, — сказал Паша, — я имею в виду: друзья заведения.

— Ну а ты-то как туда попал?

— Я вам говорил: я был завсегдатаем, меня пускали.

— Ну так если тебя пускали, то и нас пустят.

Паша кивнул, подумав, что новая барменша их всё равно не пустит, но она не обратила на них никакого внимания, а тяжёлая железная дверь с надписью «Privat» на поверку оказалась не заперта.

— Это ещё что, блять, — сказал Пётр, оглядываясь.

Всё вокруг теперь было из металла: поверхности шкафов, часть из которых, вероятно, представляла собой холодильники и морозильные камеры, а часть была просто шкафами, шкафчиками; Пётр открыл один, другой — выдвижные ящики из матового металла, и освещение было не просто тусклым, но из-за многократного отражения от многочисленных матовых граней свет был таким, как будто в кухню наполз туман какого-то лимонного цвета…

Хотя на самом деле никакого тумана или вчерашнего дымка…

там как раз не было, и даже табачного запаха: вытяжка была мощной, что-то больше похожее на аэродинамическую трубу грозно нависало над газовой плитой, а потом, сужаясь, зигзагами входило прямо в противоположную стену.

— Где мы, пацаны? — сказал Глеб. — В камере хранения? Я имею в виду автоматической, не ручная кладь, а эти, б… ячейки…

— Смешно… я тоже, когда впервые здесь очутился, так подумал, — сказал Паша.

— Ну так правильно, похоже ведь на камеры.

— А знаете, как я тут впервые оказался? — спросил Паша. — Раньше была другая официантка, Софи. У неё, между прочим, было двадцать четыре татуировки, причём там пятнадцать человеческих лиц, довольно больших…

— Ух ты, — сказал Глеб.

— Между чем, между чем? — недоверчиво спросил Пётр.

Паша улыбнулся: он вдруг почувствовал себя в компании старых друзей, и его понесло:

— Я однажды, — сказал он, — сидел тут, ну, в смысле, в баре, пил пиво, ещё там было в тот момент человека два-три, все мужики. И вдруг она нам из-за стойки: «Кто со мной?» — и помахивает в воздухе здоровенным таким косяком… Те двое, или трое, отказались, а я пошёл с ней и впервые оказался в этом затерянном мире…

— И что, что дальше-то было? — сказал Глеб.

— Дальше как раньше? — сказал Пётр.

— Косяк оказался супер, — уклончиво сказал Паша, — совсем без табака, и такая правильная в нём была зелень, что я…

— Верю, — прервал его Глеб, доставая что-то из пепельницы, — вот смотрите, это ж недокуренный косой… Во дают фрицы… прикурить, хе-хех, совсем разжирели боши, б… косяки в пепельницах оставляют недобитые…

— Да это табак кто-то не докурил, — сказал Пётр, — они нищие, я ж видел, как они самокрутки крутят с махрой, — сигаретки-то дорогие, простым фрицам не по карману, вот и выкручиваются…

— Ты мне будешь говорить? На, смотри!

— А и правда, — удивлённо сказал Пётр, понюхав довольно длинный окурок без фильтра, — вот так кухня…

Он достал золотистую, а может, и золотую зажигалку, зажёг свалившийся с неба косяк, затянулся три раза и протянул Паше.

— О, хорошо, — сказал Глеб, приканчивая пяточку, — вот так и пыхнули, теперь посидим ещё на дорожку… Может, ты ещё официантку позовёшь? Очень хочется посмотреть на татуировки — между прочим…

— Так это же не та, — сказал Паша, — у неё нет тату.

— А ты откуда знаешь? — сказал Пётр. — Ты же говорил, что её видишь впервые? А теперь оказывается, что ты знаешь, что у неё там есть, а чего нет?

— Да он вообще знает больше, чем видит! — засмеялся Глеб.

— А видит больше, чем слышит, — сказал Пётр.

— А слышит больше, чем нужно, — сказал Глеб.

— Вы летите сегодня? — спросил Паша.

— Не-а, это ты сегодня летишь… Ты нам тут не путай тяжёлый дым с лёгким паром.

— Я не понимаю, — покачал головой Паша, — вы что, опять шутки шутить?