Конторщица 4
Шрифт:
— Если бы не было проблемы — тебе не нужно было искать пути, чтобы захватить мир и отомстить третьедомовцам. Кстати, что же такого ужасного они натворили? Недостаточно восхищались твоим новым нарядом или что?
— Да ты! Ты! — глаза Светки опять налились слезами, — ты не понимаешь!
— Не понимаю, — согласилась я, — Значит, ты объясни мне, и я пойму.
— Не буду, — надулась Светка.
— Ну как хочешь, — показательно-равнодушно согласилась я и добавила, — тогда идём домой, там Лёля ждёт. И Римма Марковна уже весь валокордин небось выпила.
Мы прошли немного по дорожке. Я молчала. Светка тоже, но поминутно поглядывала на меня, буду спрашивать дальше или нет. Я делала вид, что увлечена рассматриванием окружающего пейзажа (он, конечно, особо не радовал, так, тщедушные берёзки и рябинки, посаженные на прошлом субботнике нашими комсомольцами, причём даже ямы вокруг саженцев ещё не заросли травой. Но Светке знать об этом незачем, поэтому я шла и восторженно крутила головой на каждую берёзку и рябинку).
И Светка не выдержала:
— Маам, — тихо сказала она.
— Что?
— Как бы ты решила такую проблему?
— Какую именно?
— С третьедомовцами…
— Не знаю.
— Ну ты же сама говорила, что опыта у тебя много и ты знаешь! — возмутилась Светка.
— Для того чтобы решить проблему, нужно знать, что это за проблема, — изрекла мудрость я, — а как я могу знать, что там у тебя с третьедомовцами, если ты молчишь, как партизан!
Светка засопела носом. Я не торопила — пусть учится сама принимать решение.
Наконец, она тихо сказала:
— Они обзывались…
— За обзывание не карают смертной казнью, — покачала головой я.
— Они плохо обзывались.
— Матерились?
— Нет.
— А как?
Светка опять помолчала и, собравшись с духом, выпалила:
— Что я незаконнорожденная, байстрючка! И приживалака! Что вы меня из жалости приютили!
От неожиданности я аж остолбенела и стояла с совершенно глупым видом, хлопая глазами.
Мда. Ситуация.
Я ожидала всего, но как-то совершенно выпустила, что дети очень жестокие, а взрослые — завистливые, и история с Олечкой и Светкой будет обсуждаться и сопровождать Светку всю жизнь. А сейчас Светке предстоит идти в школу. Она — девочка одарённая, прирождённый лидер, плюс воспитание, что мы сейчас ей даём, и успехи у неё будут выше, чем у одноклассников, поэтому её могут (и однозначно будут) вот этим дразнить и даже издеваться.
Но нужно было что-то отвечать.
— Какая ерунда! — деланно рассмеялась я.
— Но ты же не моя родная мама, — сказала Светка с дрожью в голосе. — Моя мама меня бросила.
— Ничего она тебя не бросила! — невозмутимо сказала я, — С чего ты взяла? Твоя мама — артистка, работала здесь у нас в городском театре. Сейчас уехала в Чехословакию. Надолго. На несколько лет. А я — твоя родная тётя. И папа у тебя есть. Был. Он умер в прошлом году. Ты же помнешь.
Светка медленно кивнула.
— Надо будет сходить с тобой к нему на кладбище. Проведать, — вздохнула я. — Твой папа был очень уважаемым человеком в городе. Но у него было больное сердце.
— А почему мама
— Ну она же актриса. Ты разве забыла? Ей нужно на гастроли, на выступления. Туда не берут маленьких детей. Там же нету школы.
— А когда я увижу маму?
— Вот пойдёшь в школу, будешь учиться на одни «пятёрки», выучишь иностранный язык, чтобы свободно разговаривать, научишься играть на фортепиано — и сразу встретишься с ней.
— Хорошо, — серьёзно сказала Светка, — я буду учиться лучше всех! И увижу мою маму.
— Вот и молодец, — похвалила я её, — а теперь вытри слёзы и пошли уже домой. Тебе ещё Лёлю выгуливать, а нам с Риммой Марковной пора в больницу — Нору Георгиевну проведать.
И мы пошли домой.
Урсинович страдал. Он слонялся туда-сюда по конторе депо «Монорельс» и искал сочувствия. Найдя любые свободные уши, он жаловался и вещал, как его несправедливо и мерзко оболгали и подставили, и что он совсем не это имел в виду. И вообще — во всём виновата я — Лидия Степановна Горшкова, мещанка, карьеристка и просто плохой человек.
Народ слушал. Кто-то действительно сочувствовал, кто-то посмеивался, кто-то — даже злорадно.
По депо «Монрельс» поползли слухи. Альбертик вызвал меня и сказал:
— Лидия Степановна! Прошу прекратить всё это!
— Альберт Давидович, — удивилась я, — слухи распускает Урсинович, — как прикажете его заставить молчать? Это же ваш протеже! Вот сами и воздействуйте на него. Сейчас он на меня бочку катит, завтра — на вас начнёт. И хорошо, если у нас в конторе, а если — за пределами нашего депо? Если наверх пойдёт?
Альбертик задумался, а я мысленно усмехнулась — вот и отдаю долги потихоньку.
Но это только начало. Работы по возвращению долгов предстояло ещё много.
А тут и Щука учудила.
Приносит мне свою часть отчёта. Смотрю. Обалдеваю.
— Капитолина Сидоровна, а почему у вас между плановым и фактическим сроком исполнения такой большой разброс получается?
— Ничего не большой! Я что, подделывать должна? — возмутилась она.
— А цифры по отгрузке и по готовым единицам на складах — почему одинаковые? Вы точно проверяли?
— У меня всегда всё точно!
— Я такой отчёт не приму, — упёрлась я, — пойдите к Герих и перепроверьте ещё раз. Сравните с целевыми параметрами.
— Мстишь? — сузив глаза, зашипела Щука, — тысячу раз уже прокляла тот день, когда послушалась Элеонору.
От неожиданности я аж рот открыла.
— «Она такая затюканная дурочка, Капочка, возьми её хоть на какую-то черновую работу, засунь куда-то в угол, лишь бы за тунеядство не дёрнули. Мешать она не будет», — коверкая слова, передразнила Щука мою бывшую свекровь, — и вот кто бы мог подумать, что ты по трупам пойдешь! И где теперь твой муж, где сама Элеонора? Зато ты себе всё что могла, оттяпала — и квартиру, и мужа дочери, и ребёнка! А теперь мне мстишь! Но знай, придёт такое время, что ты сильно пожалеешь о том, что творишь!