Конторщица 4
Шрифт:
— Ты просто устала, Лида, — грустно усмехнулся Будяк. — Чертовски устала от жизни. И ко мне ты не поднимешься. Никогда.
— Да, я устала, — кивнула я, — ты даже не представляешь насколько. Как мне всё это осточертело! Не хочу ничего.
— Иди ко мне, моя маленькая девочка, — Будяк обнял меня, и мы так стояли какое-то время. Я уткнулась в его плечо, и мне давно уже не было так хорошо и спокойно.
— Пошли, я провожу тебя домой, — сказал Будяк, заглянув в моё лицо, — вытри слёзы и пойдем, Лида. Время уже позднее, вдруг хулиганы какие привяжутся.
Мы
— Лида, — серьёзно сказал Будяк, когда мы подошли к моему подъезду, — я тебя услышал и понял. Извини, что давил на тебя. Отдохни. Я буду всегда рядом. И знай, что, если ты захочешь — тебе стоит только кивнуть мне. Я буду ждать, сколько надо. Если надо — хоть и всю жизнь.
— Спасибо, — серьёзно кивнула я.
— Уже поздно, — вздохнул Будяк, взглянув на свет в нашем кухонном окне, — иди спать. Ты устала. А завтра с новыми силами начнешь всё заново…
Он нагнулся ко мне и мельком коснулся сухими губами моей щеки.
— Спокойной ночи, Лида, — тихо сказал он и пошел обратно.
А я стояла у подъезда и смотрела ему вслед. И на моих губах блуждала легкая улыбка, а вот щеки были мокрыми…
Утро началось с того, что Иван Аркадьевич вызвал меня в кабинет. Прибежала Людмила с огромными глазами и выдохнула:
— Лидия Степановна! Вас Иван Аркадьевич вызывает. Срочно. И он очень злой!
— На меня? — я оторвалась от подписывания поточных документов и посмотрела на своего секретаря.
— Вообще злой. В принципе. От него Акимовна вышла, глаза и нос красные, трясется, — на лице Людмилы мелькнуло злорадное удовлетворение. — Плакала. А Щука так вообще заперлась в своём кабинете, валерьянку пила. На весь этаж теперь воняет.
Я взяла свою записную книжку, чуть подумала и прихватила ещё мой Розовый Блокнотик Мести. Был у меня такой, куда я всех обидчиков выписывала. Вдруг пригодится.
В кабинете Ивана Аркадьевича было накурено, хоть гирлянды вешай. Что свидетельствовало о крайней степени его сердитости.
Ну и ладно.
После того, вчерашнего разговора с Будяком, меня словно отпустило. И сейчас я шла к шефу без внутреннего трепета, мне было как-то пофиг, выгонит, значит, так и будет.
— Иван Аркадьевич, вы меня вызывали?
— Садись, — сердито буркнул он, не отрывая взгляда от вороха бумажек.
Я села и приготовилась ждать. Иван Аркадьевич читал эти бумажки, перекладывал их туда-сюда, наконец, пробормотав себе под нос что-то явно экспрессивное, он схватил верхний лист, порвал его на мелкие-мелкие кусочки и швырнул в корзину для мусора. Клочки бумаги, кружась, медленно опускались в корзину, а я, как завороженная следила за ними.
— Что скажешь? — спросил Иван Аркадьевич, затянувшись сигаретой.
— Красиво как падают, — сказала я, не отрываясь от листочков, — словно осенние листья.
— Я тебя не о поэзии спрашиваю! — сердито сделал мне замечание Иван Аркадьевич, — я о работе.
— Всё идёт как положено, показатели выдерживаем, план выполняем, сроки не срываем, — отрапортовала я.
— В ОБХСС ты стукнула? — спросил вдруг Иван Аркадьевич.
— Я, — равнодушно пожала плечами я, — и в газету информацию, если что, тоже я слила.
— Да ты! Да как! — задохнувшись, Иван Аркадьевич рванул узел галстука. Он побагровел, на него было страшно смотреть.
Наконец, он справился с собой и начал кричать. Минут двадцать он метал громы и молнии. Я сидела в кресле, смотрела на него, воспринимая это всё как-то отстранённо и думала, что нужно успеть ещё заскочить в институт. Методист на кафедре вроде до шести работает. Неохота, конечно, но никуда не денешься. В любом случае, диплом о высшем образовании мне нужен. Если он сейчас меня уволит, в школу я идти не хочу, это будет не честно, там ведь зов души и призвание нужны, а вот в газету перейти на основную работу было бы неплохо. А еще лучше в какой-то специализированный журнал устроиться. Можно попросить Ивана Тимофеевича рекомендацию…
— Лидия, ты меня слушаешь? — гневно рявкнул Иван Аркадьевич, видя моё отрешенное лицо.
— Ага, — кивнула я.
— Я перед кем тут распинаюсь?!
Я пожала плечами.
— Ты что, совсем страх потеряла? — Иван Аркадьевич так удивился моей реакции, что перешел на нормальный тон.
— Думаю да, — кивнула я и добавила, — Иван Аркадьевич, а давайте вы меня сейчас прям уволите, а то мне еще в институт заскочить нужно — сессия на носу.
— Прекрати! — от негодования он стукнул кулаком по столу так, что чашка аж подпрыгнула, — паясничать она тут вздумала! Шута горохового изображать! Ты зачем это сделала?!
— А как мне было с ними бороться? Как?! Вы поставили меня замом, в курс дела почти не ввели, сами через две недели уехали. А я тут сама должна выкручиваться!
— А как меня поставили замом, думаешь, мне легче было?! — возмутился Иван Аркадьевич.
— А у вас тоже все эти Альбертики с Герих были, да? — вызверилась я на него в ответ. — Вас тоже подставляли на каждом шагу и подсиживали?!
— Нет, при мне такого не было, — успокоившись, покачал головой Карягин. — Работы, конечно, было очень много, завал по всем направлениям. Но коллектив был хороший, дружный…
— А при вас стало болото, да? — съязвила я, не удержавшись.
— Не забывайся! — осадил меня Иван Аркадьевич, — старые кадры уходили, а потом пришел Семёнов, ты его не застала, он перед Бабаниным был, и вот он их начал стягивать. А когда стал Бабанин, ему было чихать и никого он менять не стал. А я — не успел.
— Тогда почему вы на меня кричите?
— Потому что ты поступила неправильно и глупо!
— Иван Аркадьевич, а как мне надо было поступить? Альберт мне открытым текстом грозил увольнением. Вы — в Москве. Мой кабинет то Герих захватывала, то Урсинович. А подставляли сколько раз, вы даже не представляете… финт с отчётом Гриновскому — это по сравнению с тем, что они творили, так, детский лепет.