Конторщица
Шрифт:
— Тётя! — она нетерпеливо дернула меня за подол пальто.
— Что? — наклонилась я к ней.
— А что ты мне принесла? — букву "Р" она выговаривала через раз, видимо только научилась и еще не всегда могла ее правильно применять.
— Ты кто? — спросила я. — И где твоя мама?
Блин, у меня даже конфетки для нее, и то нет.
— А мамы нету! — заявила малявка, развернулась и устремилась куда-то внутрь квартиры.
— Ты сама? — крикнула я вглубь квартиры, но ответа не последовало.
Я в одиночестве
Дурацкая ситуация, я совершенно растерялась: с одной стороны, нужно все выяснить, с другой — как еще посмотрят родители на то, что чужой взрослый человек будет в их квартире наедине с их ребенком в их отсутствие? А с третьей стороны, раз за коммуналку этой квартиры плачу я, значит я (точнее Лидочка Горшкова) не совсем посторонний человек и имеет право, как минимум, выяснить, что здесь творится.
Убедив себя таким вот образом, я вошла внутрь.
Взгляду предстала большая двухкомнатная квартира, донельзя захламленная и нечистая. Здесь, видимо, не убирались лет сто. На столике перед пыльным зеркалом с разводами от помады громоздились десятки флаконов с духами и одеколонами, пузырьки с каким-то непонятным содержимым, большие коробки с тенями (или красками?) всевозможных расцветок, засохшие букетики цветов в пыльных вазах. Одежда, в основном женская, огромными грудами валялась прямо на полу, свисала со стульев. Раскрытые дверцы шкафа демонстрировали такое же забитое мятой одеждой содержимое. Венцом экзистенционального перформанса являлась ажурная шляпа со страусовым пером и вуалью, которая вместо абажура висела на сломанном торшере.
Во второй комнате была только большая незаправленная кровать и валялся перевернутый стул (очевидно, упал под весом наваленной одежды). На смятом комке одеяла сидела девочка и, высунув от усердия язык, губной помадой рисовала каляки-маляки на застиранной простыне.
— Ты что это делаешь? — ласково спросила я, чтобы не напугать ребенка.
— Масясю рисую, — радостно выпалила девочка, тут же соскочила с кровати и продолжила рисовать "масясю" на обоях.
— Тебя как зовут? — продолжила попытку познакомиться поближе я.
— Светка! — девочка со смехом запрыгала вокруг меня на одной ножке.
— А фамилия у тебя какая? — я все еще не теряла надежду выяснить непонятки.
— Светка-пипетка-нехорошая детка! — довольно выкрикнула девочка, затем откусила кусочек помады и протянула остатки мне: — На!
Я аккуратно, стараясь не испачкаться, взяла помаду и пристроила ее на подоконнике.
— Выплюнь! — предложила я ребенку. Светка с готовностью плюнула в меня куском помады. Я еле успела отклониться, иначе пятно на пальто было бы обеспечено.
— Так делать нельзя, — строго заявила я, на что девочка отрицательно покачала головой и сообщила:
— Зя!
— Так как твоя фамилия, Светочка? — опять повторила я.
Ответ поверг меня в шок:
— Горшкова-а-а! —
Пока я пыталась отрефлексировать и сложить дважды два, входная дверь скрипнула и в квартиру вошла красивая молодая женщина. Глядя на нее, я сразу поняла, какой станет Светка-пипетка, когда вырастет.
Издавна существует типаж "демонической женщины". И каждый вкладывает в этот образ что-то свое: у Паустовского — обязательно "скачущая верхом на бешеном караковом жеребце, сидя на нём по-мужски", у Тэфи она непременно любит надеть "пояс на голову, серьгу на лоб или на шею, кольцо на большой палец, часы на ногу", у Достоевского это исключительно красавица, у современных авторов — суккуб или ведьма. Но все отмечают ее некую мрачную до мучительного отвращения притягательность.
Появившаяся в квартире женщина суккубом не была, да и серьги у нее висели в положенном месте, но вот что-то эдакое неуловимое, то ли инфернальный блеск в миндалевидных с поволокой глазах, то ли тяжелая в два обхвата иссиня-черная коса, перекинутая на грудь, сразу давали понять — это именно она, "демоническая женщина".
Не дав мне произнести ни слова, демоническая женщина с надрывом воскликнула:
— Я же сказала, за ремонт отдам деньги на следующем месяце!
Видя, что я не отреагировала никак, демоническая женщина, заломила руки:
— Зачем же вы ходите?! Вы же видите, — она широким жестом обвела захламленную комнату, — у меня ничего нет! Ничего!
— Оличка! — кинулась к ней Светка, и зарылась в подол явно импортного плаща. — Тётя хорошая.
— Так вы не из управы? — округлила глаза женщина.
— Ннет, — покачала головой я.
— И не от Василия? — с затаенной надеждой продолжила вопрошать она.
— Нет, — уже более твердо произнесла я.
— О! — радостно захлопала в ладоши та, — это же прекрасно! Прекрасно!
Она сбросила в сторону опрокинутого стула плащ, и, оставшись в темно-синем узком платье с расшитыми серебряной люрексовой нитью рукавами и воротом-стойкой, плюхнулась на кровать, нимало не смущаясь наличием там каляк-маляк от помады, и оживленно продолжила:
— Вы только представьте! Эти ужасные отвратительные люди… соседи снизу требуют, чтобы я поменялась с ними квартирой! — она слегка наморщила лоб, — так вы точно не из управы?
— Нет, не из управы, — подтвердила я, — и точно не от Василия. А вы мать Светы?
— Это Оличка! — возмущенно крикнула мне Светка и принялась с громким треском отламывать кукле руку.
— Светлана! — поморщилась женщина, — прекрати шуметь, пожалуйста. — У меня опять мигрень начнется.
Светка послушно переключилась на менее громкое выдергивание остатков кукольных волос.