Конторские будни
Шрифт:
Грайс еще не решил, как поступить, когда люк с грохотом открылся и к его ногам упал смятый в комок розовый бланк. А выглянувшее из люка лицо — толстое и темно-красное от злости — показалось ему еще темнее по контрасту с ослепительно белым колпаком шеф-повара, который венчал его, словно серебряная корона.
— Скажите своему Копланду, что у нас тут есть дела поважней, чем его треклятая канцелярщина! И пока начальник здесь я, а не он, ему распоряжаться у нас не дадут — пусть подавится своими бумажонками, как… как… как обезьяна гнилыми орехами!
После этих слов плита, закрывающая люк, опустилась столь стремительно, что с некоторых столов сдуло на пол какие-то документы. Даже не поднимая головы, Грайс чувствовал, что
Несмотря на изумление и озабоченность — придется спросить братьев Пенни, надо ли заменить испорченный бланк новым, а старый уничтожить, соображал он, подбирая с полу истерзанный листок, — ему пришлась по душе гневная прямота начальника Отдела питания, если только человек в колпаке шеф-повара действительно был начальником отдела. Этот-то явно не сваливал работу, за которую ему платили жалованье, на других, не отгораживался от дела бумажными баррикадами. Его заботам поручили Отдел питания, и он заботливо следил, чтобы отдел работал без перебоев, а если бы понадобилось стать к плите после рабочего дня за письменным столом, он наверняка засучил бы рукава и стал к плите. Да он, может, как раз сейчас и готовил у плиты суп для завтрашнего обеда, подумал Грайс. А на него еще навалили заботу о замене дотационных талонов и устаревших канцелярских бланков.
Вообще Грайс ощущал глубочайшее уважение к работникам этого отдела, хотя и ликовал в душе, что сам он здесь не работает. Ему припомнилась его армейская служба и учебный лагерь на севере Йоркшира, где, кроме новобранцев-писарей, проходивших курс обучения, жили летчики-истребители. Для летчиков это был транзитный лагерь, и они, предоставленные самим себе перед отправкой куда-нибудь в Европу или на Дальний Восток, не скрывали снисходительного презрения к «штабным крысам», как они называли писарей, которых ежеутренне гоняли строем в учебные казармы, чтоб усадить там за письменные столы. Летчики, люди настоящего ратного дела, были, конечно, правы. Грайс не завидовал им, но они вызывали у него восхищение — так же, как по-настоящему деловые работники Отдела питания.
Когда Грайс вернулся в Отдел канцпринадлежностей, все его коллеги уже ушли. Да и не удивительно: ведь было две минуты шестого. Он довольно долго добирался до восьмого этажа, потому что сначала ему пришлось минут пять дожидаться лифта, а потом толпа служащих с десятого и девятого этажей приперла его к задней стенке кабины, и он поневоле спустился в холл.
Добравшись наконец до своего отдела, он обнаружил там поистине удручающую картину. Никто из его сослуживцев не потрудился убрать документы, наваленные братьями Пенни на стол Ваарта, и теперь он должен был сам их куда-то спрятать. Но куда? Все архивные шкафы— и ящики Ваартова стола, за который его усадили временно, — оказались, разумеется, запертыми. Он-то надеялся, что братья Пенни сообразят убрать всю эту канцелярскую писанину — хотя бы на одну только ночь — в ящики своих столов, несмотря даже на то, что формально они уже передали ему документы по изъятию. Он-то, стало быть, надеялся, но, видимо, надежды его были чересчур смелыми.
Да еще эта копия розового бланка, столь яростно отвергнутая начальником Отдела питания. Грайс попытался ее немного разгладить, но, заполненная под копирку, она стала теперь абсолютно неудобочитаемой. И все же ее надо было куда-то пристроить. Ну мог ли он уйти — мог ли он даже подумать уйти, оставив на столе важнейшую документацию?
Вот и проявляй после этого инициативу!..
Но тут он вспомнил, что ему же ничего не стоит открыть любой из отдельских архивных шкафов. Ведь они, под маркой «огнеупорный шкаф для хранения архивной и/или текущей документации», были изготовлены на фабриках «Комформа». Эти шкафы — «биметаллические, четырехъящичные, с выдвижными направляющими, утопленными ручками и стандартным запором» — открывались просто-напросто шариковой ручкой: следовало только вставить ее вместо ключа в замочную скважину и резко, но легонько нажать. Никакого жульничества тут не было: биметаллические, четырехъящичные и так далее шкафы, каталожный номер Б4Б/04885, назывались всего лишь огнеупорными. А взломоупорными, если так можно выразиться, их никто не объявлял.
Однако братья Пенни про этот фирменный секрет не знали. Они просто навалили на Грайса заботу об отдельских документах, и дело с концом. Да только не слишком ли многого ожидали они от человека, прослужившего здесь без году неделю?
Грайс легко открыл ближайший архивный шкаф и запихал туда всю документацию — пропади она пропадом, чтоб он еще и рассортировывал ее по папкам. Нет уж, этим он займется утром, когда, глядя па его поджатые губы и слыша грохот, с которым он задвигает ящики; братья Пенни смогут ясно понять, кем он их считает.
А сейчас ему было очень жалко себя. Опустевший и обнаженно высвеченный электрическими лампами восьмой этаж, покорно ожидающий орду уборщиков, которые вскоре должны были спуститься сюда, напомнил Грайсу по-ночному пустынную Северную кольцевую дорогу. Он так хотел попрощаться перед уходом с Пам! Да он, если уж на то пошло, хотел попрощаться со всеми своими сослуживцами… Одинокий и грустный, он чувствовал себя наказанным мальчишкой, тоскливо сидящим дома, когда все его сверстники весело играют на улице.
Жалея себя, он, как и обычно в таком настроении, почувствовал, что его одолевает голод. Вместо обеда ему пришлось жевать всухомятку тощие бутерброды, а с тех пор он и вообще ничего не ел. Выпил глоток чая перед неудавшимся походом наверх, и все. Даже сухим печеньицем не закусил. А он очень любил полакомиться печеньем во время перерыва на вечерний чай. Когда миссис Рашман уволится, надо будет примкнуть к Хакиму и братьям Пенни — приверженцам печенья за вечерним чаем. Хотя непонятно, кто теперь станет его покупать: пока что это делала именно миссис Рашман — во время своих гастрономических экспедиций. Может быть, мистер Хаким, торгующий по пятницам кондитерскими товарами? А что, если это сладкое бремя захотят взять на себя братья Пенни? Грайс не знал, способны ли они вдохнуть зловоние в герметически закупоренную жестяную банку с печеньем ассорти «Хантли и Палмер», но, поразмыслив, решил, что чем черт не шутит и лучше не рисковать. Никто не мешает ему основать собственную кондитерскую компанию — с Пам и Сидзом в числе учредителей, — надо только стать тут «старичком», как говорили, помнится, у них на военной службе про обученных солдат.
Предаваясь этим приятным мыслям — все еще наедине с шуршащей тишиной газосветных ламп, — Грайс вдруг ощутил, что ему до смерти хочется пососать конфетину из запасов Копланда.
Теперь в «Альбионе» не слышалось даже приглушенного гула работающих лифтов. Тишина была полной. Грайс не знал, когда придут ночные уборщики, но они, конечно, возвестят о своем приходе громким топотом, шумом пылесосов и скрипом тележек, на которых перевозят корзины для мусора. Так что он, с божьей помощью, будет предупрежден заранее.
Его собственные башмаки пронзительно скрипели, когда он, почему-то на цыпочках, шел к архивному шкафу, где Копланд хранил свои конфеты. Нет, он вовсе не чувствовал себя преступником — скорее наоборот, героем, если уж говорить откровенно. Да и кто, интересно, решится требовать, чтобы человек работал сверхурочно на голодный желудок?
И все-таки сердце у него билось учащенно, а руки немного дрожали, когда он вытаскивал из кармана шариковую ручку и вставлял ее в замочную скважину архивного шкафа. «Запросто», — пробормотал он, услышав послушный щелчок замка. Стало быть, на худой конец ему ничего не стоит сделаться взломщиком сейфов.