Контра
Шрифт:
Последним ударом, было окончание трапезы. Когда к Александру подошёл Протас, с жутким скрежетом выдвинул из-за стола стул, на котором сидел его воспитанник и помог подняться. Точнее сказать, поднял его. Ощущение было такое, что молодой граф был пьян — настолько, что не мог самостоятельно стоять. Позабыв про вбитые с детства условности, Ольга Олеговна, с душераздирающим криком: "Саша-а-а! Да как же это…? Да что же это такое…?" — Не понимая, что мешает отставному солдату отвести её ребёнка в его покои, больше не сдерживая хлынувшие из глаз слёзы, обняла сына. Прижалась к нему так сильно, что оторвать её было невозможно. Матери казалось, что стоит ей только ослабить хватку, и сына не станет, его унесёт как пушинку, попавшую во власть ураганного ветра. Она не слышала робких, должных успокоить мать
Сознание вернулось неожиданно, как будто резко распахнули ставни, до этого не пропускающие в окошко свет. Ощущение огромного горя, давящего на душу как огромная глыба, никуда не исчезло. Графиня лежала в гостевой комнате, на мягкой перине, возле неё возились обе её дворовые девки. Одна из них, рыженькая, держала таз, видимо с холодной водой, а другая, отжимала чистую белую, тряпицу. Если судить по ощущениям, лоб холодило, а это значит, что прислуга меняла, прикладываемый на голову компресс. Да и дышалось намного легче. Не ощущался, сдавливающий бока и грудь корсет. Открыв глаза, Ольга Олеговна обнаружила, что она одета только в просторную ночную рубаху.
— Алёнка, как там Александр Юрьевич? Как его самочувствие? — всё ещё слабым голосом поинтересовалась графиня.
— Ой, матушка боярыня! Ой! Вы очнулись! — обрадованно залепетали сразу обе девицы — Как вы себя чувствуете. С вами всё хорошо.
— Не обо мне речь. Я вас, дурёхи, спросила. Как себя чувствует мой сын?
— С ним всё хорошо. Он сейчас у себя. Велел, как вы очнётесь, позвать его. Да и за доктором, для вас, послали или Протаса, или Ивана — кого именно, мы не прислушивались.
— Я сама проведаю в сына, он, в отличие от меня, болен и слаб. Помогите одеться…
Говорилось всё это на французском языке. Как-никак, девки были своими — дворовыми, их в раннем детстве взяли в хозяйский дом. И многое чему обучали. Они могли не только прилежно прислуживать, но и в случае необходимости, поддержать культурную беседу, как минимум на трёх иноземных языках. Делалось это не только для удобства общения с хозяйкой, но иногда и для развлечения. Ведь граф, глава семейства, весьма крепкий здоровьем мужчина, отставной полковник первого кирасирского полка, был в определённой степени гурманом. Он предпочитал не только примитивное снятие стресса, но и прилагаемое к оному культурное общение. Настоящие мужчины, они такие. Имеют право на небольшую слабость — главное, чтоб на сторону открыто не ходили. А неизбежно появляющихся в результате оных забав байстрюков, как впрочем, и отслуживших своё девок, всегда можно пристроить так, чтоб некому не было обидно.
В итоге, через десять или двадцать минут — это не столь важно, графиня Мосальская-Вельяминова, одетая в повседневное, можно сказать, домашнее платье, стояла у двери комнаты сына. Дверь была плотно прикрыта и из-за неё раздавались странные звуки:
— Стук, шлёп-шлёп, стук, шлёп-шлёп. — Сопровождалось это, чьим-то довольным сопением. Ольга Олеговна остановилась, с недоумением посмотрела на своих спутниц и повелительным кивком головы, указала на дверь. Вышколенная, молодая служанка, без лишних слов всё поняла и постучалась.
"Да, да. Что, матушка уже очнулась? — послышался немного возбуждённый голос молодого хозяина. — Сейчас иду, Протас, помоги мне…".
"Не надо, сын. Моё самочувствие в полном порядке и я сама к тебе пришла. Надеюсь, ты допустишь мать в свои покои?" — хоть это и прозвучало как вопрос, но произнесено это было так, что воспринимался как предупреждение о намерениях.
"Конечно матушка, входите".
Молодая девка — рыжеволосая, на вид не старше семнадцати лет, та, что перед этим, стуком в дверь обозначила присутствие своей госпожи, весьма элегантным
Графиня сделала пару шагов, чтоб за ней могли прикрыть дверь и остановилась. Осмотрелась. В спальне её сына хоть и было чисто, однако порядком это, назвать было невозможно. Пусть кровать, в которой должен был лежать больной, застелена, и нигде не было видно пыли… Но кто посмел свернуть все прикроватные ковры? Далее. Поближе к ближайшему углу, возле кресла, которое должно нахохлиться не здесь, а в хозяйском кабинете, стоял небольшой столик, сделанный из бросового дерева. Было видно, что собран он был недавно, и не очень умелою рукою. В завершение ко всему, посреди спальни, стоял её сын, и находился он в неокрашенной, деревянной, подковообразной конструкции нелепого вида.
Заметив, что взгляд матери, застыл на непонятном устройстве, сын, еле заметно пожал плечами и ответил на её немой вопрос: "Это ходунки, матушка. С их помощью я могу самостоятельно передвигаться по комнате, восстанавливая утерянный из-за своей болезни навык".
"Протас, выйди". — Не глядя на воспитателя, сказала женщина. И только после того, как отставной солдат, поспешно, покинул хозяйскую опочивальню и за ним, почти бесшумно закрылась дверь, женщина позволила себе "скинуть" полагающуюся её положению маску.
По идее, оставшись наедине, должны были расслабиться оба человека. Однако позволить себе это, могла только женщина. Юноша наоборот, предельно мобилизовался. Пусть он знал как его предшественник, любимчик, обожал вот так, тет-а-тет, общаться с матерью, с младенчества делясь с ней своими детскими секретами. Но, знать о привычках того, чьё тело ты занял, и владеть ими — две разных, несовместимых вещи. Непроизвольно расслабившись во время беседы, можно перейти на привычное для себя построение речи, что выдаст чужака — с головою. Видимо именно поэтому, сын, на слова матери: "Cher ami…" [8] . Поспешно ответил на том же языке: "Матушка, прошу прощения, но я не имею права прерывать свои занятия, даже тогда, когда у меня будет такое желание. От моего усердия и прилежания, зависит, насколько быстро я верну былую крепость своего тела. Так что, спрашивайте, а я буду говорить и заниматься".
8
Милый друг (фр.).
Сказав это, юноша вспомнил, с какой телячьей нежностью, Александр смотрел на мать во время их, былых бесед наедине, и постарался проимитировать соответствующее моменту взгляд и миму. Судя по реакции Ольги Олеговны, это у него не получилось. Женщина насторожилась, и выглядела она, предельно обеспокоенной.
"Алёшенька, всё равно присядьте. Мне нужно с вами поговорить. И наш разговор, будет серьёзным…".
Пришлось Александру присаживаться на край своей кровати, давая матери (именно матери, пришелец из другого мира решил воспринимать эту женщину именно так, для ускорения вживления в эту реальность) возможность присесть в единственное кресло. И доверительная беседа матери, с любимым чадом, началась. Графиня с невероятным упорством выпытывала, что послужило причиной такого состояния здоровья у её кровиночки? Почему он, пошёл именно к этим шарлатанам, а не к проверенному годами семейному врачу? И почему не оповестил её о своей болезни? На оправдание, что юноша просто не желал того, чтоб весть о его болезни дошла до дому, вызвав ненужные переживания, женщина только отмахнулась рукой. Так что, к окончанию часового разговора по душам, Ольга Олеговна поняла, что за этот год, а быть может, благодаря именно борьбе с последствиями деяний британских шарлатанов, её сын сильно изменился. Одно непонятно, к добру ли это. Ведь она так любила своего милого, послушного малыша, который никого не спросив, взял и так резко повзрослел. И более, не нуждается в её постоянной опеке, а быть может и тяготится оную. А эти английские шаманы, ещё пожалеют о том, что покусились на её чадо. Уж она найдёт на них управу.