Контракт с Господом

Гомес-Хурадо Хуан

Просто мучение.

Прежде всего, тяжесть оборудования. Со стороны может показаться, что шестнадцать килограммов - не такая уж и тяжесть, особенно, если они закреплены на ремнях. Однако уже через час работы у Андреа начали нестерпимо болеть плечи.

Во-вторых, нестерпимая жара. К полудню песок раскалялся до такой степени, что больше напоминал розовый противень. И питьевая вода кончалась уже через полчаса после начала работы.

И в-третьих, перерывы. Ей полагалось пятнадцать минут отдыха, из которых добрых восемь уходило на то,

чтобы дойти туда и обратно, две - на то, чтобы взять пару бутылок с холодной водой, и еще две - на то, чтобы наложить на лицо солнцезащитный крем. Так что собственно для отдыха оставались лишь три минуты, которых хватало лишь на то, чтобы послушать кашель Форрестера да посмотреть на часы.

Но хуже всего были повторяющиеся действия. Еще один дурацкий шаг, пауза, сигнал, следующий шаг.

Даже в Гуантанамо не так паршиво, черт подери! Они, конечно, тоже страдали от жары, но им хотя бы не приходилось таскать эту тяжесть.

– Добрый день, - поприветствовал ее по-испански чей-то голос.
– Сегодня несколько жарковато, не правда ли?

– Шли бы вы в задницу, падре, - невежливо буркнула Андреа.

– Попейте немножко воды, - предложил Фаулер, протягивая бутылку. Священник был одет в саржевые брюки и свою обычную черную рубашку с короткими рукавами - принадлежность служителя церкви. Передав бутылку, он вышел за пределы огороженного пространства и пристроился в тенечке, с интересом наблюдая за Андреа.

– Вы можете сказать, кому и сколько заплатили, чтобы вас освободили от этой адской работы?
– язвительно поинтересовалась Андреа, жадно опустошая бутылку.

– Дело в том, что профессор Форрестер питает большое уважение к моему духовному званию. Он, в конце концов, тоже человек Божий - в своем роде, конечно.

– Вы так думаете? А по мне, так он просто маньяк, да к тому же махровый эгоист.

– Не без этого, - согласился Фаулер.
– Ну а как насчет вас?

– Рабская покорность не входит в число моих недостатков.

– Я имею в виду ваше отношение к религии.

– Вы собираетесь спасать мою душу при помощи этой пол-литровой бутылки?

– Вы полагаете, этого достаточно?

– Полагаю, что нет. Здесь нужна по меньшей мере литровая.

Фаулер улыбнулся и протянул ей вторую бутылку.

– Если вы будете пить понемножку и маленькими глотками, жажда будет гораздо меньше вас мучить.

– Спасибо.

– Но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Религия - это слишком сложно для меня. Предпочитаю ездить на велосипеде.

Священник от души рассмеялся и сделал глоток из своей собственной бутылки. Он выглядел усталым.

– Ладно, сеньорита Отеро, не злитесь на меня, что я не работаю как вьючное животное. Вы что думаете, веревки, которые разделяют участки, появились по волшебству?

Участок располагался в семидесяти метрах от палаток. остальные члены экспедиции разбрелись по всему каньону, каждый шагал, делал паузу, ждал сигнала и снова делал шаг. Андреа добралась

до веревки, сделала шаг вправо, развернулась на сто восемьдесят градусов и снова пошла вперед, спиной к священнику.

– Так вот почему я не могла вас найти... Вот чем вы с доктором занимались всю ночь.

– Мы ни на минуту не оставались наедине. Так что вам не о чем беспокоиться.

– Что вы хотите этим сказать, падре?

Фаулер промолчал. Некоторое время были слышны лишь ритм шагов: шаг, остановка, ожидание сигнала, снова шаг.

– Откуда вы знаете?
– спросила она наконец, в ее голосе звучала тоска.

– Раньше я только подозревал. А теперь знаю точно.

– Черт!

– Сожалею, что столь неосторожно вторгся в вашу личную жизнь, сеньорита Отеро.

– Ни хрена вы не сожалеете, - Андреа остановилась и впилась зубами в ладонь.
– Убила бы за возможность покурить.

– И что же вам мешает?

– Профессор Форрестер сказал, что табачный дым сбивает настройку приборов.

– Знаете что, сеньорита Отеро? Учитывая вашу привычку всюду совать свой нос, вы слишком наивны. Табачный дым никак не изменит магнитное поле. По крайней мере, по моим данным.

– Вот ведь старый козел!

Андреа пошарила по карманам и наконец закурила.

– Вы говорили что-нибудь Док, святой отец?

– Харель очень умна, намного умнее меня. К тому же она еврейка. Ей нет необходимости спрашивать совета у старого священника.

– А у меня, значит, есть?

– Ну, вы ведь католичка, или я ошибаюсь?

– Я утратила всякое доверие к людям вашей профессии, когда мне было четырнадцать, падре.

– И к кому же вы утратили доверие? К военным или к священникам?

– И к тем, и к другим. Мои родители слишком песочили меня в детстве.

– Все родители это делают. Разве не с этого начинается наша жизнь?

Андреа повернула к нему голову, так что смогла рассмотреть краем глаза.

– Значит, у нас с вами есть кое-что общее.

– Никогда бы не подумал. Зачем вы вчера нас искали, Андреа?

Прежде чем ответить, журналистка огляделась по сторонам. Ближайшим человеком был Давид Паппас с прибором на груди в тридцати метрах от них. Из горловины каньона задувал горячий ветер, создавая бесконечно прекрасные песчаные вихри у ног Андреа.

– Вчера, когда мы добирались до входа в каньон, я поднялась на дюну. На вершине я остановилась, чтобы сделать несколько снимков, и увидела незнакомого человека.

– Где?
– резко спросил Фаулер.

– На вершине скалы, что у вас за спиной. Я видела его всего одну секунду. Был в одежде камуфляжной расцветки. Я никому об этом не сказала, потому что опасаюсь, что он может иметь какое-то отношение к человеку, который пытался убить меня на борту "Бегемота".

Фаулер прищурился, провел ладонью по лысине и глубоко вздохнул. Лицо его омрачилось, а бесчисленные морщинки вокруг глаз стали еще заметнее.