Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]
Шрифт:
— Завтра на двух тысячах раскрываться будем.
Раскрылись на двух тысячах. Обе рядышком.
Строг Холованов: не торопитесь. Успех закреплять надо. Десять прыжков с раскрытием на двух тысячах. Потом понемногу и ниже раскрываться будем. За компанию и Холованов с ними третьим иногда прыгает.
Вечерами после прыжков на песчаной косе жгут костер. До самого неба.
Выбрасывает море чурки, сучья, бревна. Годами на берегах эти бревнышки и чурочки лежат. Сохнут. А потом попадают в костер сборной Союза. Говорят, что йодом
А потом:
На Дону и в Замостье Тлеют белые кости…Еще пели песни свои, особые, десантные:
Выползать на плоскость Со-би-рается С парашютом Чело-век.К утру ближе пошли непристойные. Катька — самая первая. Такие песни запевала, что вся сборная хохотом чаек пугала. И танцевали до рассвета.
Бросили с четырех с раскрытием на двух.
Хлопнул купол, и зависла Настя над морем. А у Катьки не хлопнул. Мимо скользнула Катька и вниз, вниз, вниз. В точечку превращаясь. Чем Настя помочь может? Парашют раскрыт, и никак на нем Катьку не догнать. Катьке только криком и помочь можно. И кричит Настя:
— Рви! Катька! Рви! Кольцо рви!
На земле Катька смеется. И Холованов смеется. И вся сборная смеется. Катька уже тренированная. Ей прибор не на два километра взвели, а на двести метров. Чтоб Настю пугануть.
Настя уж думала, что Катька разбилась.
Смеются все. Одна Настя в себя прийти не может. Сердце не железное.
— Ладно, ладно, Настя, будешь и ты когда-нибудь почти до самой земли летать не раскрываясь, сама новичков пугать будешь. Иди отдыхай. Больше тебя пугать не будем. Завтра прыгаем снова с четырех, но раскрытие на километре. Это не фунт изюму. Иди, морально готовься. Не побоишься на километре раскрыться?
— Не побоюсь.
Бросали с четырех. С раскрытием на километре.
На километре хлопнул у Катьки купол, а Настя вниз летит, превращаясь в точку.
Теперь Катьке очередь кричать.
— Настюха, раскройся! Раскройся, дура! Руками рви! Руками!
Ничем не поможешь ей. Зависла Катька на парашюте — быстрее не полетишь. А Настя, не раскрываясь, — к земле, к земле, к земле. И с земли ей орут: «Рви! Настюха! Рви!»
Не реагирует.
На двухстах у нее все три автомата сработали. Хлопнул купол. Тут и земля.
Вызывает Холованов.
— Сама на двести поставила?
— Сама.
— Всех нас напугать?
— Ага.
— Но у тебя нет практики даже на восьмистах метрах раскрываться.
— Теперь есть. Сразу на двухстах.
— Это хорошо. За грубое нарушение дисциплины от прыжков отстраняю. Из сборной отчисляю.
Глава 4
Ходит Настя по пустынной косе. Шумят волны. В небе купола. В небе планеры и самолеты.
А ей делать нечего. И ехать ей некуда. Сидит на берегу, камушки в воду бросает. Или лежит и смотрит вдаль. Как кошка бездомная. И есть ей нечего уже третий день. Кошка мышей бы наловила. А Настя мышей ловить не обучена.
Потому просто сидит и на море смотрит. И никого вокруг. Зато отоспалась за много месяцев и на много месяцев вперед. Никто не мешает — ложись на камни и спи. Одеяла не надо. Тепло. Лежит. В памяти статьи устава перебирает.
Зашуршали сзади камушки. Оглянулась. Человечка не видно, потому как в лучах солнца. Только сапоги видно. Нестерпимого блеска сапоги. Глаза поднимать не стала. Зачем глаза поднимать? Она и так знает, чьи это сапоги.
И говорить ничего не стала. О чем говорить?
Заговорил он:
— Ты что здесь делаешь?
— Миром любуюсь.
— Жрать хочешь?
— Нет.
— Ну и характер у тебя.
На это она промолчала.
— У меня тоже, знаешь ли, характер. И послал бы тебя к чертям. Но я за тебя сто американских парашютов отдал. Получается, я их просто пропил, промотал. Летаю в небе и все тебя высматриваю. Не могла ты далеко уйти. От парашютов наших.
— Не могла.
— Тогда пошли.
— Куда?
— Прыгать.
Начали все с самого начала: прыгали с четырех с мгновенным раскрытием, потом с четырех с раскрытием на трех. На двух. На километре. Добрались и до двухсот метров.
Поначалу на четыре тысячи вывозил сам Холованов. Потом его вызвали в Москву по неизвестным делам. Вывозил помощник его. Но с Холовановым лучше было.
— Какой же дурак такого человека в самый разгар тренировок по пустякам дергает?
— Дурочка, а ты хоть знаешь, кто он такой?
— Холованов и Холованов. Рекордсмен.
— Ах, глупенькая Настенька. Холованов — личный пилот товарища Сталина. И телохранитель. Его не зря Драконом зовут.
Поле от горизонта до горизонта. Поперек поля бетонная полоса. У полосы — трибуна для вождей. Над трибуной — тент: синие и белые полосы. Вокруг трибуны — охрана.
Вожди через три дня появятся. А трибуна под охраной. Через три дня все, что с этой стороны взлетной полосы, заполнит толпа. А полоса останется свободной. И все, что за полосой, — свободным будет. Над той стороной поля истребители петли вертеть будут, туда парашютисты валиться будут отдельными снежинками и снегопадом. Воздушный парад, одним словом. Несокрушимая мощь Родины. Несгибаемые крылья Советов.