Контроль [Новое издание, дополненное и переработанное]
Шрифт:
И перекованным веселее. Только сменили бушлаты, а тут новая партия раздевается. Глядишь, и бушлатик получше найдется. И ботиночки. Из четырехсот человек у кого-то, да и окажутся новые ботинки. И бушлат можно выбрать — залюбуешься. Так что после пятой партии перекованные все в новеньких бушлатах, все новыми ботинками поскрипывают. Двенадцать их человек. Правда, работу их легкой не назовешь. Яма — чья работа? Их работа. Но яму не только выкопать надо. В яме работать надо. Трупы по яме растаскивать. Трупы укладывать надо. По краям порядочком, посредине — навалом. Настреляют человек двадцать, стоп стрельбе, перекованные — в
Исполнители качественно работают, но такова уж человеческая порода: голова прострелена, а он еще жив. Тогда заявка наверх: тут один шевелится, добейте.
Или сами перекованные добивают ломом. Исполнители тоже помогают: как настреляют человек двадцать, так перед тем, как перекованных на укладку пустить, в кучу стреляют.
Для верности.
В два часа тетя Маша обед подвезла: что, работнички, проголодались?
Холованов к народу обращается: сейчас обедать будем или дело закончим? Строгий он командир, но работа идет напряженная, и в такие моменты люди сближаются. Люди понимают друг друга с полуслова, субординация сейчас только мешает. Потому Холованов в таких ситуациях демократичен: что, мужики, скажете?
А что скажешь? Оно и так хорошо, и так. Неплохо бы дело завершить, а потом отобедать. Сделал дело — гуляй смело. С другой стороны — дела вроде и немного, всего две партии осталось с хвостиком, но ведь ямы закапывать, акт о проделанной работе составлять, то да сё. В общем, давай обедать.
Полянка у самой ямы восхитительная. Разбросали одеяла на траве, вроде скатерти. Тетя Маша раскладывает хлеба душистого краюхи, помидоры горками, огурцы, в котелки борщ разливает. А водки — ни грамма. Водка только до и после. Строгая:
— А ну, все руки мыть!
Говорят знающие люди, что сновидения мимолетны. Нам иногда кажется, что сновидение тянулось много часов, а оно проскочило в секунды. Просто интенсивность работы мозга во сне совсем другая. Во сне наш мозг живет отдельной от нас жизнью, он может дремать, но может вдруг взрываться чудовищным извержением мысли. Во сне наш мозг может помимо нашей воли слагать бессмертные сочетания слов и звуков, превращая их в стихи и мелодии, во сне наша мысль может блуждать в бесконечных лабиринтах, а может стремительно рваться вперед и вверх к открытиям, опровергая и опрокидывая истины, которые опровергнуть нельзя. Во сне наш мозг в тысячи раз смелее. Он способен найти решения неразрешимым задачам. Он способен увидеть будущее. И не зря мы иногда попадаем в ситуацию, которую раньше видели в сновидениях.
Говорят, что и в момент смерти наш мозг работает совсем не так, как в жизни. Когда приток крови к мозгу прекращается, мозг как бы взрывается в своем последнем сверхмощном импульсе. И совсем не зря те, кто чудом избежал смерти, но уже был в ее когтях, рассказывают, что в самый последний момент видели всю свою жизнь в миллионах подробностей. Совсем не зря в момент катастрофы время как бы растягивается. Мы видим несущийся на нас локомотив так, как будто видим кадры замедленного фильма. Но время не растягивается, просто в оставшиеся мгновенья мы способны увидеть и осознать гораздо больше, чем в обстановке нормальной.
Смотрит Настя в лица расстреливаемых, замирая от восторга и ужаса. В момент, когда пуля пробивает человечью голову, лицо убиваемого выражает столько эмоций, словно в доли секунды человек смог услышать сразу весь «Реквием» Моцарта или прочитать «Шинель» Гоголя.
Каждому свое. Один в момент смерти переполнен яростью, другой — неутоленной жаждой мести, третий вдруг понимает сладость смирения и умирает в блаженстве, прощая врагов. Разные в людях чувства, но ясно Насте, что чувства убиваемых не мимолетны. Время для них течет совсем не так, как для тех, кто пока остается жить. За доли секунды, за самые последние доли убиваемые успевают прожить, понять и прочувствовать больше, чем успели за долгие годы, а может быть и больше, чем за всю жизнь.
Заполнилась яма с одного края почти до самого верха. Там сразу и присыпали землей.
Отстрелялись. Хорошо отстрелялись. Яма только не засыпана с другой стороны.
Ну, это дело не трудное. Копать тяжело, завалить — не проблема.
Ширманов акт составляет, дядя Вася — ведомость расхода боеприпасов.
Перекованные собирают последние бушлаты и ботинки. У самых шкафов.
Подписал Холованов акт. Поманил пальцем собаководов. Те знаки начальственные без подсказок понимают — с собаками к шкафам.
— Эй, ребята, — Холованов перекованным, — мы сегодня четыреста четыре человечка утешили, а в плане вас четыреста семнадцать. Вас тоже ведь в план включили.
Про то, что надо прятаться в шкафах, он не говорил. Сами понимать должны. Если собак спустили, так прячьтесь. А их спустили. Собакам тоже практика нужна.
Быстро перекованные по шкафам попрятались. Собаки только троих изорвать успели, да и то не сильно. Оттащили собак.
— Покрасовались в новых бушлатах? Ботинки новые не жмут? Снимайте, ребята. Мордами кру-у-гом! Руки назад! В делах ваших написано, что встали на путь исправления, а на мой взгляд горбатого могила исправит.
Вой в кабинках железных, рев. Это ничего. Войте, визжите — на спецучастке свобода. Хоть мяукайте, если нравится.
— Тетя Маша, у нас еще двенадцать. Пострелять не хочется?
— Да ну вас, охальники, смертоубийством заниматься. Кончайте скорее и подходите водку пить.
Чем расстрел хорош?
Тем расстрел хорош, что романтикой веет. Как на Гражданской войне. Запах костра, запах дыма порохового, шинель порохом пропахла. И чувство выполненного долга душу греет. Хорошо.
Ликвидировали четыреста шестнадцать, а в списке четыреста семнадцать. Еще один. Этот особый.
Это американский инженер, специалист по подслушиванию. Этого Холованов лично стреляет.
Вот и все. И вечер.
Хорошо вечером на Волге. Лещ в плавнях плещет. Из-за реки песня плывет. Пароход колесами шлепает. Бакены загорелись. Красные и белые огонечки.
Все в команде исполнителей любят массовые расстрелы. Потому как массовый на свежем воздухе.
Когда десять, двадцать, тридцать клиентов в кремлевском подвале исполняют, то романтики никакой. Отработал день, и едешь усталым домой в трамвае среди таких же уставших за день людей. А если больше сотни, так это на природе. Лес. Река. Вечер у костра. После исполнения — по сто граммов. Эти граммы воспринимаются как медикамент. Как кисленькая витаминка после укола. Ста граммов не хватает. Душа больше просит. Потому вечерами после расстрелов каждый свое достает.