Контрольная диверсия
Шрифт:
Дорожка, утопающая в цветах, терялась в низине, и Цветаеву на одно короткое мгновение захотелось плюнуть на всё и убежать туда: в холмы, перелески и забыть о рукоблудной войне. Он подумал о жене, о том, как любит её, и решил, что надо быстрее возвращаться домой, засиделись они в этом постылом Киеве.
— Жека, — нервно выдохнул Пророк, — нет других, и не будет.
— Почему?
— Война, Жека, война.
Посмотрел на него снисходительно, как на недоросля, мол, потом поймёшь, когда помочи на ремень поменяешь.
— Старик, — спросил он тяжело, — а эти?..
— А эти лучшие.
— Лучшие из чего? — уточнил он.
— Давай не будем? — слёзно попросил Пророк, и глаза у него были ещё хуже, чем у братьев Микулиных, больными-больными. — Они действительно лучшие в своём деле. — Видно было, что он устал от Цветаева и терпит исключительно из-за старой дружбы.
— А не сбегут? Не предадут? — наклонился Цветаев.
— Куда бежать? — удивился Пророк так, словно Цветаев должен был знать все доводы «за» и «против». — Свои убьют, а до «наших» далеко, — снисходительно ухмыльнулся Пророк.
— В смысле? — удивился Цветаев, не обращая внимания на эту его кривую усмешку.
— В том смысле, что они ребята тёртые. Прошли всё, что можно, и явились к нам. Ты видишь, они мёртвые.
— Ну… — неуверенно ответил Цветаев. — Вижу… Ну и что?
Он подумал, что, действительно, глаза мёртвые, как у глубоких стариков. Глаза на грани отчаяния. С таким глазами долго не живут. Однако мало ли сейчас таких бедолаг?
— Достаточно? — словно отнекиваясь, пробормотал Пророк.
— Это ещё не повод цацкаться с ними, — возразил Цветаев.
— Согласен, не повод, — покривился Пророк на дотошного Цветаева. — Ладно расскажу. Попрыгали они на майдане, сбегали на войну, попали в котёл, потом — в плен к «нашим», стали добровольцами, а когда вернулись, то обнаружили, здесь у них родителей убили, сестру насиловали неделю, потом отдали майдану. Так и не нашли. Говорят, сошла с ума. Они поймали сотника, которому приглянулась их квартира, неделю совали черенок лопаты ему в задницу, а потом кастрировали, стали точно так же убивать всех тех майданутых, которые расправились с их роднёй. Действовали примерно, как ты, ночью, но потом их вычислили, пришлось прятаться. В результате оказались у нас.
— Старик, ты хочешь, чтобы я заплакал от жалости?
— Я ничего не хочу, — устало ответил Пророк. — Я хочу дело делать.
Несомненно, он взывал к здравому смыслу Цветаева.
— А ты что, знал о них? — уточнил Цветаев и, как всегда, лихорадочно подумал, что плохо понимает природу некоторых вещей, которые нельзя увидеть или потрогать. Плохим он был теоретиком, не годящимся для штабной работы.
— Конечно, — опять снисходительно ухмыльнулся Пророк. — Мне сообщили.
— Кто?
— «Наши».
— Ага, — крякнул от удивления Цветаев, — и сел наконец рядом с Пророком на ржавую, скрипучую кровать.
C гнилых матрасов поднялась пыль, Цветаев чихнул. Жизнь представилась ему сложнейшей штукой, в которой всё перемешалось, как миксере. Цветаев подумал, что устал, так устал, что после этой рукоблудной войны будет валяться три месяца кряду и то не отдохнёт.
— Жека, лишнего тебе знать не положено, голова опухнет, — воспрянул духом Пророк. — Одно добавлю, поверь, братья не подведут. Терять им нечего, врагов у них здесь, как у Гитлера в сорок пятом, родни нет, одни грехи перед кривой родиной. Живут здесь, не поверишь, на одной православной вере и надежде отомстить, воды нет, тепла нет, за могилкой отшельника ухаживают. Им хуже, чем нам! — Толерантности его не было предела. У Цветаева открылись глаза — Пророк сошёл с ума и нёс чушь.
— Ты их ещё пожалей! Я сейчас слезу пущу! — напомнил Цветаев, чтобы Пророк очнулся: это же не игры в песочнице — это война.
— У нас хоть новая родина и идея есть, а у них ничего нет. Одни призрачные надежды непонятно на что.
— Нет, не так! — упрямо сказал Цветаев. — Не знаю, как для них, а для нас уже ничего больше не будет, как было прежде.
— А у них тоже ничего не будет.
— Почему? — озадачился Цветаев.
— Родом они из Львова. Чей теперь Львов? — Пророк хитро прищурился, мол, не такой уж я сумасшедший.
— Чей? — добродушно спросил Цветаев, не ощущая подвоха.
— Польский, — назидательно сказал Пророк. — Польский!
— Не может быть! — удивился Цветаев.
— Я тебе говорю. Решили отдать по этой самой реституции.
— Отдадут город? — удивился Цветаев.
— Вместе с областью! Глупость, она знаешь, куда заводит?
— Знаю, — быстро согласился Цветаев, ибо по глупости сам однажды попадал в безвыходное положение, когда сидел на жёрдочке в выгребной яме, благо, никому из бандерлогов не пришло в голову бросить в туалет гранату. — Они сами этого захотели!
— Ну раз знаешь, то за дело!
— Старик, — не без труда согласился Цветаев. — А тебе плевать по большому счёту?
— Плевать! — сознался Пророк.
Взгляд у него стал непререкаемым.
— Ладно, старик, ты решил, я исполнил, — сказал Цветаев, помолчал. — Надо пожарную машину угнать.
— Надо, так надо. Вот и посмотришь их в деле.
— Прекрасно, старик, прекрасно, — Цветаев поднялся со скрипучей койки и развёл руками, но ирония у него не получилась, потому что он ещё раз чихнул, лишь осуждающе глянул на Пророка и направился к братьям Микулиным, которые, как ни в чём не бывало, резались в карты.
На всякий случай в тонкости дела он посвящать их не стал. Договорились только, что они угонят машину, в пять сорок должны поставить её напротив дома номер семь по Михайловской улице и ждать Цветаева.
— Да, — сказал напоследок Цветаев. — Нужны два костюма пожарника.
Все эти «гнилые» вопросы: а если предадут, а если элементарно не справятся, он затолкал подальше в себя и оставил, честно говоря, про запас в качестве претензий к Пророку, понадеявшись на его заверения.
— Сделаем, — сказал то ли Рем, то ли Ромул.