Контрольная диверсия
Шрифт:
— А ты всё спишь, — так хитро сказал Гектор Орлов, что Цветаев возмутился: «И ты туда же!»
— В смысле?..
— Иди, добывай алиби, блин! И меня заодно выручишь! Мне тоже надо отмыться! Так что на тебя одного надежда. А теперь принеси мне кофе! Молока не забудь!
Пока закипал кофе, Цветаев пораскинул мозгами: есть два адреса: Зинка и некий Бурко из Оболони. Как он хоть выглядит? С них и надо начать.
— Я же под арестом! — выложил он все свои страхи, когда принёс Орлову кофе.
От природы он был таким правильным, что самому было противно. Сашку жалко, думал он, Генку Белоглазова жалко и всех остальных жалко. Даже Антона жалко!
— Кх! — чуть не подавился Орлов и закашлялся. — Фу! — отдышался он. — Чудак человек. Антон придёт и скажет, что ты виноват, и что ты будешь делать после этого? — он с иронией посмотрел на Цветаева.
— Не знаю, — пожал плечами Цветаев. — Застрелюсь!
— Вот именно! — воскликнул Гектор Орлов. — Человек — кузнец своего алиби! Иди наконец с богом!
— Но он же не прав!
— А кого это волнует на войне?! — Орлов посмотрел на него выразительно. — Спишут тебя в предатели и забудут, и меня заодно шлёпнут, думаешь я не понял, о чём Антон вчера говорил.
По спине у Цветаева пробежал озноб дурного предчувствия.
— Не понял, — признался он.
— Ответственность на нём за провал группы, он за всё отвечает. Надо найти крайнего. Крайним назначен ты!
— Но это же подло! — воскликнул Цветаев, хотя уже был готов действовать.
— Забудь об этом на войне. Она всё спишет, — повторил Орлов.
— Понял, — кивнул Цветаев и уже собрался было выложить свой план действий, как Орлов его остановил.
— Стоп!!! Ничего мне не говори. Не хочу Антону врать.
И глаза его вспыхнули куражным светом.
— А что ты скажешь?
— Скажу правду, скажу, что ты ушёл, чтобы найти концы. У тебя есть, где их искать?
— Есть, — согласился Цветаев и снова подумал о Зинке Тарасовой.
Лучшего кандидата в связные не найти. Притащу её сюда, пусть она всё ему расскажет, злорадно решил он, представляя растерянное лицо Пророка, и как он будет каяться, ползая в ногах.
— А если?.. — заикнулся Цветаев, всё ещё пребывая в сомнениях.
— Слушай, — воскликнул Орлов сварливо, — дай мне поесть в конце концов! Знай, что я на твоей стороне, и баста, дай поесть!
Он обжирался вторые сутки, спал и ел, спал и ел, и никак не мог наесться.
— Спасибо, брат, — только и пробормотал Цветаев, но духа у него от этого не прибавилось.
На это раз он подготовился основательно. Взял тот самый пистолет, который его спас на Михайловской, «Машку» капитана Игоря, естественно, «калаш», который, как всегда, демонстративно бросил на сидении справа, а «Машку» бережно завернул в покрывало Татьяны Воронцовой. От покрывала тонко пахло духами, как напоминание о довоенной жизни.
Гектор Орлов провожал каждое его действие весёлыми глазами:
— Молодец! — хвалил он, радуясь еде. — Я бы тоже с тобой, да сам понимаешь…
Цветаев махнул на прощанье и ушёл без слов, чего с Орлова возьмёшь, пока не наесться за все дни плена, соображать не будет.
У него возникло стойкое ощущение, что он больше не вернётся на эту явку, что он вообще последний раз видится с Гектором. «Тьфу, тьфу, тьфу», — поплевал через левое плечо, и, страдая, влез в машину. Вместо «косоглазого» у них теперь был красный «бмв», потрёпанный, старый, без «габаритов», но с надёжным мотором.
На посту «Выдубичи» документы никого не интересовали. С уважением поглядели на автомат, на пистолет, висящий в кобуре под мышкой, и спросили с ехидной подковыркой:
— За майдан або ЄС?..
Голоса были вполне миролюбивыми. Скажу за майдан, а это львонацисты, скажу за ЕС, а это бандерлоги, ущемлённые властью, подумал Цветаев. Как разница, махнул он на себя рукой.
— За ЄС, — ответил и внутренне сжался, готовый ко всякого рода неожиданностям, совершенно забыв, что у него под мышкой пистолет.
— Куди їдеш?
— На підкріплення, — сообразил Цветаев.
— Вони на Грушевського стоять. По Лесі Українці об'їдь, — услужливо посоветовали ему.
Вот и разделился майдан, понял Цветаев, вот и пришёл конец рукоблудной революции.
— Спасибі! — искренне поблагодарил он.
На площадь «Нетерпимости» всё ещё выясняли отношения. Майданутых было меньше, они терпели поражение, а уходить собирались никак не меньше как громко хлопнув дверью, то есть со стрельбой, дракой и соплями: «Нас зрадили!» Революция закончилась, несмотря, на то, что майданутые хотели вечно продолжать её. Кто на рукоблудной войне побывал, тот здоровья не видал.
В соответствии с рекомендациями бандерлогов, Цветаев свернул на бульвар Леси Украинки и через две минуты уже тормозил на Верхней улице у дома Тарасовой. Здесь ничего не изменилось, разве что у откоса стоял микроавтобус с тонированными стёклами и заляпанными номерами. Под колесом валялась бутылка из-под водки.
Цветаев не стал надевать куртку из-за жары. Подошёл к автобусу, заглянул на место водителя, оно оказалось пустым, внимательно посмотрел в парк на откосе, словно там был ответ на все вопросы, а потом — на высотку, и покачал головой. Нехорошо, решил он, нехорошо, а что «нехорош», сам не знал, хотя подспудно ощутил подвох. После этого на всякий случай достал пистолет и передёрнул затвор, хотя не был уверен в правильности своих действий.
В подъезде пахло туалетом и, как обычно, вездесущими кошками. Дом же был полон непонятных шорохов и звуков, которые таили в себе скрытую угрозу. Цветаев на полусогнутых, словно проводил зачистку, крался, как зверь, помня о тех, кто прикатил на автобусе. Но столько ни осторожничал, сколько ни пытался разобраться в этих странных звуках, наполняющих дом, и в своих ощущениях, тревожных, как наваждение, вид голого человека, справляющего малую нужду на лестничной площадке, явился для него полной неожиданностью, и всё тут же стало на свои места: монотонный шум вдруг оказалось журчанием мочи, а говор — человеческой речью, доносившейся из-за неприкрытой двери, за которую юркнул смутившийся человек. Был он худой и синий, как слива, из-за многочисленных наколок.