Контрольный выстрел
Шрифт:
И еще Саша подумал, что достаточно парочки подобных провалов, и уже не он сам, а его, то бишь Александра Борисовича Турецкого, «важняка» из Генпрокуратуры, этак элегантно попросят написать заявление о переводе на должность следователя куда-нибудь в Орехово-Зуевскую районную прокуратуру. В лучшем случае. Поскольку пенсионного стажа Саша еще не имел, а теперь, пожалуй, уже и не сможет иметь в будущем.
Олег с некоторой долей юмора отнесся к душевному смятению Турецкого. Но когда Саша, в самых общих словах, рассказал о преследующих его неудачах, тот посерьезнел, задумался. И, слава Богу, перестал демонстрировать свой цинизм, который этаким серебристым налетом покрывал все, о чем бы он ни высказывался. Но это, видел Турецкий, скорее от того поста, от высокого общественного положения, которое Олег занимал, а не от характера. Как раз по характеру он, если Саша правильно понимал, Олег, и не сварливый, и не завистливый. Во всяком случае, таким был до сих пор. Впрочем, может, его работа изменила.
Не стал Олег снова напоминать ему, что уже не раз предлагал послать это дело подальше и заняться собой и семьей. Но это чувствовалось и в тех укоризненных взглядах, которые он бросал на Сашу, и в нетерпеливом покашливании, когда все уже ясно, а собеседник все никак не может остановиться.
— Значит, опаздываешь… — вопросительно-констатирующим тоном прервал Олег наконец Сашины излияния. — Это плохо. А может, наоборот, очень хорошо?.. Если не будешь меня торопить, я постараюсь еще раз объяснить своему старинному другу и учителю несколько элементарных истин нашего времени. Согласен слушать?
— Да… за этим, собственно, и приехал. — Турецкий нарочито хмыкнул. — Назовем это новым ликбезом, а?
— А что? — усмехнулся Олег. — Ты, Саш, вовсе недалек от истины, как тебе ни кажется. Вот только вид у тебя такой, будто не жрал ты как минимум пару суток. Про остальное и не мыслю. Не прав?
— Почти. Вчера у твоей матери… А вообще-то больше всего мне сейчас хочется надраться до поросячьего визга.
Олег, хмыкая и похохатывая, будто Саша сморозил невероятную глупость, повертел головой, а потом поднялся и взмахом ладони позвал за собой. Они вышли на кухню, которую Турецкий и при самом большом желании не смог бы обозвать столь затертым словом. Он никогда не был ценителем кухонных интерьеров, всяческой забугорной техники, украшающей, как заявляет телевидение, быт россиянина. Ежели по делу, так достаточно кастрюли и сковородки, вот и весь тебе смак. Но даже у волосатого певца, которого Саша однажды выходным днем наблюдал в телевизоре, когда он на пару с другим известным певцом, двусмысленно похихикивая, учил широкие народные массы готовить некое жаркое из бараньих яиц, так вот, даже у той самой поп-звезды данная невероятность, именуемая Олегом кухней, наверняка вызвала бы немой восторг. Заметив совершенно растерянный взгляд, Шурин младшенький снисходительно, естественно, с высоты своего положения, похлопал Турецкого по плечу и объяснил его туземное смятение по-своему:
— Сложно, конечно, если в первый раз. Когда мне эту всю хреновню завезли и только через сутки смогли смонтировать, а потом стали объяснять, что к чему и для какой надобности, у меня тоже появилось ощущение, будто я к марсианам попал. Поэтому, Саш, ты не тушуйся, а нужда заставит — так и скоро привыкнешь. К тому же сегодня это не последний сюрприз.
— Ну ты-то, я вижу, привык!
— А куда денешься? Правда с неделю все чего-то хлюпало, фырчало, даже отключалось. Мы ж не привыкли полностью доверять технике, все норовим со своим копытом сунуться. Ничего, наладилось, теперь уже иначе и не мыслю: все под рукой, ничего не пригорает, само моет, сушит, убирает. Готовит, кстати, вполне приемлемо, сейчас оценишь. А еще мне обещали, только не сюда, а в сортир, ну это уже как хохма, такую конструкцию, которая сама тебе зад подтирает, подмывает, высушивает и шлепает легонько: мол, надевай портки и вали отсюда. Вот это класс, а?!
— Да уж… — И это все, на что Саша оказался способен. — А это, — он почтительно обвел глазами помещение, — нечто среднее между царскими покоями в Эрмитаже и пультом космического корабля из фильма о славном космическом будущем, — поди, очень дорогая штуковина?
— Не дешевая, — походя, заметил Олег. — Но тебе, Саш, скажу по секрету: лично мне вся эта хреномастика даже гроша ломаного не стоила. Представляешь?
— Если честно, то весьма смутно, — с уважением к чуждой ему научной мысли сделал Турецкий окончательный для себя вывод. А ведь и в самом деле: для него подобные заботы — только абсолютно лишние хлопоты, поскольку для реализации, как теперь выражаются, данного проекта старшему следователю и так далее никаких средств не хватит. Из чего следует еще более окончательное утверждение: развитой капитализм, или как он там будет называться, — не для тех, на ком гений предпринимательства свою печать не ставит. Он для таких, как Олег, — облеченных высшей государственной властью, не важно, явной или тайной. Вероятно, Сашины размышления нашли свое отражение на физиономии, потому что Олег снисходительно заметил:
— Ладно, давай-ка лучше тяпнем, как говорится, под дичь, а потом, если захочешь, расскажу.
Он выставил на стол литровую бутыль смородинового «Абсолюта», к которому Турецкий питал уже особую слабость, какие-то другие напитки и лимонады, пяток тарелок с заранее нарезанными и разложенными закусками, главным образом, рыбой разных оттенков, а сам принялся колдовать возле какого-то хитромудрого устройства, напоминавшего одновременно и плиту, и духовой шкаф, и холодильник, и еще черт знает что, освещенное изнутри. Походя Олег сказал, что не совсем привык к этому кухонному комбайну, но все равно попробует сделать одно фирменное блюдо. Впрочем, печка — он так назвал свое устройство — сама все сделает, надо только правильный режим задать. Печка! Это звучало примерно так, как если бы Саша назвал тот полицейский суперавтомобиль с оборудованием XXI века, который ему продемонстрировали в Америке три года назад, «самобеглой коляской»!
Олег между тем нажал все необходимые ему кнопки и сел напротив, заявив, что ровно через пятнадцать минут печка доложит о готовности. А пока, значит, можно и начать. И они тут же резво начали.
После третьей рюмки Саша заметил, что Олега вроде бы малость «повело». Но так не бывает, чтоб здоровый мужик, подобный ему, закосел от такой малости, значит, он уже раньше принял, хотя это было прежде не заметно. Саша даже пожалел: надо же, вот тебе и поговорили по душам! Но Олег, молодчина, видно, и сам почувствовал, вышел из-за стола и через две-три минуты вернулся свеженьким, как огурчик. Турецкий же, пока его не было, понял, что ему не хватало: ясности в оценке ситуации. Бесконечная беготня, постоянные перемещения по городу, суета, естественная для каждого человека усталость, горечь разрушенных планов, — словом, все, вместе взятое, основательно навалилось на плечи и крепенько придавило. Плюс опережающая работа противника и связанные с нею жертвы. Надо бы, конечно, встряхнуться, набрать в грудь побольше воздуха, смыть с глаз пелену какой-то обреченности, что ли… Да, устал и, разумеется, все давно осточертело, а теперь еще и возраст сказывается, и зависть появилась вот к ним — молодым, здоровым и удачливым. Но почему же он все-таки запаниковал? Дела застопорились? Так они всегда двигались с трудом. А если посчитать только за последние пять-семь лет, ну за годы этих могучих экономических реформ, то многих ли преступников, что были все-таки пойманы, удалось передать в суд и наказать? То-то и оно! Над Турецким — Костя, над тем — генеральные, один другого почище, над Генпрокуратурой — власти любых рангов — на выбор. А уж на той высоте не действуют не только законы, но и прямые указания самого Президента. И потому стало очень удобно ссылаться всем, сидящим поочередно на более низких ступенях: ну что вы, мол, хотите от Президента? Он у нас хороший, он правильный, а вот окружение у него такое, что не дай вам Бог! Но тогда зачем же нужен «важняк» Турецкий, если пойманный им преступник запросто уходит от наказания? В этом ли плоды Сашиных деяний? Конечно, в подобной ситуации гораздо легче, да, возможно, и прибыльнее, писать о коррупции и преступности, пронизавшей все общество, о мафии, расправившей крылья, и тому подобном, находясь, так сказать, на переднем крае средств массовой информации. Проще и обвинять их — сыскарей, следователей, дознавателей, прокуратуру, суд, как конечную инстанцию, который, кстати, за всю послеоктябрьскую историю никогда ею не был. А если иногда такое и случалось, все те же СМИ радостно орали на весь мир. Но даже в этих условиях, сказал бы Турецкий, искренне защищая собственную честь, он умудрился не провалить, в сущности, ни одного дела. А если когда что-то и «повисало», то, уж увольте, вовсе не по его вине: находились силы повыше, о которых, как говорится, сказано в преамбуле к этим размышлениям. И еще факт, который тоже никак у него не отнять: практически все его дела, так или иначе, раскручивались в считанные дни. Ну — недели. Редко — один-два месяца. Так, собственно, с чего это вдруг понесло каяться? Всего ведь неделя прошла. А без проколов и прежде не обходилось. Было же — и в него стреляли, и взрывали автомобили, и под дверь бомбы подкладывали… Многое было, при нужде можно и рубашку скинуть, и дырки на теле показать. Поэтому… А что — поэтому?
— Ты чего бубнишь? — Олег, широко улыбаясь, смотрел на Сашу. Вальяжно откинувшись на высокую резную спинку дубового стула, Олег крутил на широкой и светлой, тоже дубовой столешнице высокий хрустальный бокал со своей смесью, которая искрилась радужным многоцветьем, и терпеливо ждал ответа.
— Я совсем не бубню, — Саше захотелось немного обидеться, но он решил, что его все равно никто сейчас не поймет. — Это ко мне ясность пришла. Явилась наконец.
— А-а-а! — многозначительно протянул Олег. — Тогда извини. Ясность — штука редкая, ее вон как беречь надо! А то я подумал было… Рассказываю ему, понимаешь, что делать, чтобы приобщиться к клану владельцев этой хренотени, — Олег обвел взглядом дубовые, зеркальные, хромированные объемы, составлявшие внушительное помещение, в просторечье именуемое кухней, — а он, понимаешь, чта-а? Никакого внимания! Бубнит чего-то…
Он очень ловко, хотя и ненавязчиво, копировал своего хозяина. Да они там наверняка все этим на досуге грешат, что, кстати, может выглядеть, если надо, забавной лестью, но… коли глубже, то совсем и не забава. Даже больше того: сейчас, когда гудит вовсю предвыборная думская вакханалия, похоже, эти далеко не оболтусы, которые взяли Президента в тесное кольцо и держат глухую оборону, не умеют, да и не желают шутить над хозяином — они его попросту и в грош не ставят. А нужен он им для сугубо личных, корыстных целей. Впрочем, возможно, к Олегу это не имеет отношения… Но, с другой стороны, почему бы нет? А если это так, зачем здесь Турецкий? Нет, в самом деле, если разобраться, какой помощи он хотел от Шуриного младшенького, усевшегося на олимпе у ног Самого? Чтоб посодействовал? А в чем? Пока Саша на свои возможности не жаловался. Помог разобраться? Да ведь Турецкий умнее его. Ну, скажем так, старше. Значит, опытнее. Может, наоборот, поучить самого Олежку уму-разуму? Вот уже ближе к правде. Во всяком случае, за свинство по отношению к Славке, выразившееся в… да, а, собственно, в чем выразилось это самое хамство? Бабу увел? Так она же сама того пожелала. О чем заявила однозначно. Она свободна от каких-либо обещаний. Но — все равно нехорошо.
Саша вспомнил. Речь сегодня шла о Кирилле. Это раз. А уже второе — Татьяна. Хотя нет, она — на третье, на десерт, так сказать. А второе — госбезопасность. Уж не она ли обложила Турецкого и ведет, куда не ему, а ей требуется? Тут у Олежки могут быть свои источники. Открывать их Саше не надо, но пошарить там он, конечно, может. Просто по-товарищески. Ладно, цели определены, как говорили предки, задачи ясны, пора сменить пластинку.
— Ну так извини еще раз, благодетель, укажи путь к непрерывному и желанному росту благосостояния.