Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— Нынче много охочих спасать русский хлеб, — отозвался какой-то солдат, очевидно офицерский денщик. — Почитай, всю Кубань густой метелкой подмели. Талдычили — хлеб для армии, а грузят на французские парохода.
— Ваши, капитан, ценности? — потребовал Алексей.
— Он смирный, — пояснил кубанец, — предметов не трогает. У него у самого в Москве такие дома, будьте уверены! Не дома, хоромы!
По одному, сгибаясь под низкой притолокой хаты, выходили на улицу марковцы.
— Поторапливайтесь, поторапливайтесь! — шумел Епифан.
Пленный
— Ми готові. Нам давно такі потайні карточки роздавали, по яких сказано: нам, кубанцям, одна путь — «мир з більшовиками, війна Денікіну».
Есаул махнул рукой:
— Не теперь, так в четверг. Все одно первый манифест Деникина в Москве будет против большевиков и кубанцев…
Забился в истерике пленный солдат:
— Братцы, рубать будут, рубать будут нас…
Усмехнулся кубанец-казак:
— Баран безголовий! То охвицера лякали, щоб не ішли до більшовиків.
Есаул, протрезвившись, спохватился:
— А господина вольнопера забыли, господа!
— Какого это еще вольнопера? — спросил Булат.
— Один из наших, — правда, не офицер, умом тронулся, — ответил капитан, московский домовладелец. — Уж больно тонкая психика у этого молодого человека. Не по его силенкам оказался весь наш вертоград. Взбесился. Пришлось связать. Да, собственно говоря, из-за него и застряли мы здесь… Взвинтил нам нервы тот столбовой дворянин из Белой Церкви своими акафистами… Хорошо, везли мы с собой самогончик и коньячок…
Алексей с Ромашкой вернулись в хату. На койке под разным хламом нашли связанного по рукам и ногам спящего марковца. Разбудив его, освободили от пут. Беляк, не рядовой и не офицер, в синих с трехцветными витыми кантиками погонах вольноопределяющегося, разминая отекшие члены, вглядывался в новых людей туманным взглядом. Вдруг его глаза загорелись, осветив безумным огнем бледное, изможденное, почти девичье лицо. Заметив красную звезду на шапке Ромашки, отшатнулся.
— Грядет, грядет карающий ангел Азраил! — выпалил он.
— Не лопочи, никто тебя не тронет, — попытался было успокоить вольноопределяющегося Слива.
— Да, могучий ангел Азраил, — продолжал пленный, не слушая Сливу, — уйди, рассыпься, сгинь… — И вдруг, закатив глаза, начал декламировать:
О Рим, о гордый край разврата, злодеянья! Придет ужасный день, день мщенья, наказанья!— Где ваша шинель? Одевайтесь, — мягко распорядился Алексей.
— Брось свои стишки! — сердито крикнул Слива. — Собирайся. Из-за тебя, стихоплета, сами попадем к кадетам… Вбить такому рифмачу в горло сальную свечу…
Умалишенный, уцепившись скрюченными пальцами в свою давно не стриженную шевелюру, выпалил:
Недоброй платит нам монетой Жандармов свора, кровопийц, Что исстари казнит поэтов, ЧтоРомашка, подступив ближе к марковцу, всмотрелся в его глаза. Тяжко вздохнув, произнес:
— Слава, Святослав, не узнаешь?
Вольноопределяющийся, услышав свое имя, съежился. Опустился на койку, забился в угол. Затем подскочил, схватил обеими руками командира эскадрона, встряхнул его и упавшим голосом прошептал:
— Ты, Юрий, вижу, умница. Умница и твоя сестренка. До сих пор в моем сердце живет. Где сейчас Виктория?
— Не знаю, — ответил Ромашка.
Утихшего деникинца одели, вывели во двор. Усадили в седло.
Очутившись на коне, он снова стал бормотать, бешено вращая воспаленными глазами:
Я бог, я царь, я червь, я раб…— Заткнитесь, ради бога-с, — обратился к нему капитан-москвич.
Тронутый умом беляк, вытянув тонкую руку, устремил на него указательный палец:
А вы, растленные рабы, Целуйте кнут, свои оковы, Ведь быть посмешищем судьбы Для вас не так уже и ново…— Какой он сумасшедший! Настоящий большевик, только ловко маскируется под безумца, — почти отрезвев, пожал плечами поручик-марковец.
По дороге Ромашка поравнялся с Алексеем. Взволнованный встречей, он сообщил комиссару:
— Вместе учились в гимназии. Одаренный был юноша этот Святослав. Пушкина и Лермонтова знал назубок. Сам пописывал. Я его узнал по его гимназическим стихам: «Недоброй платит нам монетой». Тянуло его к белым рифмам, а вот попал, чудак, в белую армию. Да, видать, не в свои сани сел…
Пленных повели в штаб. По дороге капитан приблизился к Алексею.
— В чем дело? — спросил Булат.
— Да по секрету, господин командир.
Капитан отошел в сторону.
— Скажите, нас расстреляют?
— Мы пленных не расстреливаем.
— А офицеров?
— И офицеров! — отчеканил Булат и едко добавил, всматриваясь в нарукавную эмблему деникинца: — Как будто вас, капитан, смерть и не должна страшить.
Вокруг зловещей эмблемы золотой канителью были вышиты слова хвастливого девиза марковцев — ветеранов белогвардейщины: «Не боимся никого, кроме бога одного».
— Не я эти слова придумал, — ответил в смущении пленный белогвардеец, — и не я их вышивал. Получил вместе с формой. Одно скажу — бог высоко на небе, а вы рядом со мной. Товарищ командир, — продолжал он, — верните мне… верните мне обручальное кольцо.
— Зачем?
— Верю — раз лишился кольца, то и меня скоро убьют.
— Это суеверие, — усмехнулся Булат.
Приблизился Слива.
— Надо их порубать. Куды с ними тягаться.
— Вот видите, я был прав, — переполошился, побледнев, пленный.