Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Песенники эскадрона «драгун» затянули:
Бросился в лес По тропе, тропе лесной, Где спала красавица На мягкой траве…Из низины скакал Прохор, посланный начальником головной заставы навстречу полку. Едва сдерживая коня, бывший барский истопник радостно выпалил:
— Народу, народу-то невпроворот!
Песнь «драгун» оборвалась. От головы до хвоста
— Украина встречает!
— Даешь Украину!
— Ура-а-а!
Полк втянулся в слободу. На бугорке перед церковью древний попик в золотом облачении, с крестом в руках возглавляя хор певчих, выстроившихся у паперти с хоругвями, энергично размахивал кадилом.
На площади, затопив прилегающие улицы, колыхалась густая черная масса. С дальних окраин, запыхавшись, бежали запоздавшие слобожане.
Полк остановился. Священник, воздев высоко крест и пуще раскачивая кадило, начал:
— Честному… народному воинству и его начальствующим сла-ва-а! Совету Народных Комиссаров сла-ва-а! Председателю Ленину сла-ва-а!
А колокола гудели мерно, с расстановкой: бом-бом-бом.
— Слава, слава, слава, — подхватил хор певчих.
— Господу богу помолимся, — продолжал священник.
И вдруг, нарушая торжественное течение молебна, высоко зазвенел ликующий голос:
— Товарищи Красная Армия! Приветствую вас от народа нашей слободы за избавление от банды Деникина! — Из толпы с развернутым знаменем в руках выступил вперед рослый крестьянин.
Загудела вся площадь:
— Ура-а-а!
К Парусову подошел худенький, согнутый старичок. Он гладил колено командира, ухватившись за его стремя:
— Родненькие мои… Миленькие… миленькие… Родненькие мои.
А колокола тихо, чуть слышно шептали — бим-бом, бим-бом, бим-бом.
По морщинистому желтому лицу слобожанина катились мелкие слезы.
Оставив Парусова, старик уже был около Булата, около штабных ординарцев, гладил их ноги, хватал за руки:
— Миленькие… Родненькие… Родненькие вы мои, дорогие… Детки вы мои миленькие…
Прошел по толпе шепот:
— Сына давеча Шкуро посек.
Перекрывая громкий голос Булата, говорившего с коня, ликующе, празднично гудели колокола.
Митинг закончился. Полк расчленился на взводы и отделения. А на опустевшей площади по-прежнему оставался убитый горем старик. Он неистово крестился и все шептал:
— Дождались вас, родненькие… Пришли-таки, сыночки мои…
У ворот, зазывая гостей, толпилась молодежь. Хозяева встречали красноармейцев, вели их в хаты. Кавалеристы впервые после столь тягостного ожидания, слушая родную украинскую речь, радостно улыбались.
Ромашка ускакал на окраину слободы, чтобы самому расставить посты и секреты, а Булат, подозвав к себе рослого селянина, все еще объяснявшегося со служителем бога, направился с ним в волостное правление. Надо было восстанавливать разгромленную Деникиным советскую власть.
Под
— Не встречали ли вы военного комиссара из Мармыжей товарища Алексина?.. Он отступал с девятой дивизией…
— Квартирантка наша, — мелодичным голосом заговорила чернобровая дивчина. — Товарищ Алексин — ихний муж. В большевиках они.
Твердохлеб, вслушиваясь в мелодичную украинскую речь девушки, почувствовал себя по-настоящему дома.
В слободе Алексеевской предстояла дневка.
В просторной столовой расположились Парусов, Булат и адъютант полка Кнафт. Рядом, в полутемной комнатушке, — штабные писаря и телефонисты.
Командиры, устроив людей на новом постое, как обычно интересуясь новостями, явились в штаб.
На мягком диване отдыхали Гайцев и комиссар его эскадрона Иткинс.
Дындик шлепнулся в качалку.
— Лафа, — блаженно раскачиваясь, воскликнул моряк, — как у нас в кают-компании на «Отважном»!
Кнафт составлял очередное донесение для штаба дивизии. Из-за двери доносился писк полевого телефона.
За окнами, наполовину затянутыми ледяными пленками, сгущался сумрак. Лица людей покрывались синими тенями. На улице надрывалась гармошка. Голоса бойцов сливались с радостными голосами слобожан:
Ой казала мені мати, Ще й наказувала…В комнату вошел Ромашка. Сделав широкий жест рукой, он приветствовал собравшихся:
— Честь имею…
Его фигура заслонила всю дверь. Он казался великаном. Глаза Ромашки чуть сузились и блестели задорным огнем. Он снял папаху. Повертев ее в руках, положил на подоконник. Через несколько мгновений перевернул папаху вверх дном.
Алексей молча следил за всеми движениями, жестами командира эскадрона. «Где-то нашего скромника угостили радушные слобожане», — подумал Булат. Ромашка обвел комнату сосредоточенным взором. Вдруг загорелись его глаза. Он увидел в углу зала старый, облупленный рояль.
Подошел к инструменту. Склонившись над ним, поднял крышку, тронул пальцем клавиши. Не садясь, заходил руками по черно-белому полю.
— Что это? — поднял он в досаде голову. — Мертвый инструмент.
— А ну, Леша, — повернулся Дындик к Булату, — вспомни Юлия Генриха Циммермана.
Алексей поднялся с кушетки, приблизился к роялю. Прошелся по клавиатуре. Тихо свистнул.
— Товарищи, у кого есть отвертка?
Гайцев, таскавший в своей полевой сумке всевозможное добро, протянул комиссару нужный инструмент.