Контурные карты для взрослых (сборник)
Шрифт:
Смотри, я рассказываю о том, что было, так, будто этого вовсе не было. Наши каникулы, описанные на бумаге, выглядят волшебной сказкой. Но почему? Потому что я мучительно хочу пережить все это снова. Готова делать вид, что ничего этого не было, а только будет, лишь бы обмануть того режиссера нашего земного театра и получить лучшую роль. А может, я обманываю себя? Какая разница! Это самый приятный обман, он намного обаятельнее действительности…
Я не склеиваю треснутые рамки. Не выжимаю сок из высохших апельсинов. Я просто женщина, которая предпочла жить воспоминаниями. Это не плохо, это не болезнь, это не желание спрятать голову в песок. Я не расстаюсь с прошлым, не мучаюсь бесполезными попытками сохранить его там, на дне
Это похоже на сумасшествие, но каждый раз, стоя в ванной после горячего душа, я вглядываюсь в отражение слегка запотевшего зеркала и почти отчетливо вижу, как ты подходишь сзади, полуголый и нежный, целуешь меня в шею: «Ты пахнешь мной…» Может, это мужской эгоизм, но он такой трогательный, что я киваю в ответ, распуская полотенце с мокрой головы, а ты, прямиком за мной, скидываешь с меня шелковистый жемчужный халат. Обхватываешь меня длинными крепкими руками и, положив голову на мое плечо, просто дышишь со мной в унисон. Знаешь, сейчас, как и тогда, мне не нужно ничего больше. Люди слишком многое связывают с сексом, тогда как настоящая близость — глубже. Она в ласковом прикосновении, в спокойном взгляде и ровном дыхании рядом…
Перечитываю написанное. Удивительно, какой сильнойпресильной я выгляжу. Будто крепкое вишневое вино, которое настолько налилось игривой силой, что даже наполовину разбавленное водой все равно ударяет в голову, утяжеляет ноги… Поверь, за этими строками все равно скрывается обычная тоскующая женщина, которая смеется и плачет одновременно и которой просто немного не повезло. Какой бы стойкой ни хотела показаться женщина, она непременно плачет наедине с собой. Слезы — наш женский способ справляться с замкнутым пространством дурных эмоций и с сослагательным наклонением, которое дразнит обманчивой близостью желаемого через забор непреодолимых «бы».
Вот и сейчас я плачу и смеюсь — одновременно. Плачу изза того, что безумно скучаю по тебе, осязаемому, когда твой образ не нужно восстанавливать в памяти по крупицам, когда можно целовать тебя в небритую щеку в самый неожиданный момент. Смеюсь же изза того, что я всетаки дура, если рыдаю по тебе. Ведь ты теперь вечен.
У нас ведь с тобой теперь целое море, в которое мы ныряли и будем нырять, позволяя себе с размахом бездельничать назло рабочим графикам, обветренным губам, хамству служащих Домодедова, изнуряющей тишине переполненных лифтов. Я счастлива, что у меня есть настоящее, неотделимое от твоего настоящего там. Любовь — как горная река. Сметает на своем пути любые преграды. Если не мгновенно, то очень скоро…
Ты только продолжай направлять меня. «Рука в руке, сердце в сердце». Помнишь нашу клятву? У меня не осталось никаких сомнений — любовь превращает даже самых взрослых людей в сентиментальных подростков…
* * *
Потрепанный старый дневник под красной кожаной обложкой… Не перечитывала его прежде. Однако сейчас рука сама потянулась к верному хранителю моего прошлого. В нем отчет о жизни до тебя. Исписанные страницы с вложенными коегде фотографиями. Взгляд замирает на одной из них. Я в обнимку с тем, от кого уже давно не прячусь за темными очками. Отгорело. На задней стороне снимка, успевшего поблекнуть, строчки, написанные моим торопливым мелким почерком.
Забавно оглядываться туда, где простыли мои следы… Какой я была, сколько всего отпущено, написано, сказано… И как долго нужно учиться молчать о главном — чтобы не выболтать самое сокровенное первому встречному. Но и это нужно было пережить, ты понимаешь?
Позвоночник ноет ночью: раз звоночек, два звоночек. Дверь открыта, холод впущен, но за ним опять не ты (у соседки треснул чайник, ей без чайника не спится).
Я тобой полна до края, набери мой номер сердца и скажи, понизив голос: «Нам пора сменить замки… Ключ лишь тебе и мне, запомни».
А соседка ждет и, губы заморозив в полуслове, все стоит — ей то ли чая, то ли счастья, я не знаю, что ей надо, я в отчаянье.
«Заходите завтра, завтра, свет потух, и я не вижу, кроме ваших рук, ни зги…» — закрываю дверь в ответном полуслове. Мне самой не нужно света, чтобы взлетный путь увидеть.
Так и светится огнями, и ведет от сердца к сердцу. Ночь темна и путь неблизок, так что я прошу: дождись. Не пугайся, я сумею — только ты сумей в ответ…
Порой мужчины, как пустые лестницы, унылы. Возможно, любят — но молчат.
В своих мужских мирах у них, должно быть, все иначе, здесь же они лишь убегают, оставляя рябь, чтобы курить и множить тупики.
Спрошу тебя: «Ну что не так?»
Ответа нет — целуешь в шею, и на ней краснеют колючие вопросы от щетины.
Я злюсь, но понимаю, что мужчины приходят в этот мир, неся сомненья. Им «да» сказать заведомо труднее, им легче «нет» отдать в хозяйство девичье.
И я не тороплю. Я снова жду, я покупаю платья, я стрижку делаю такую, какую любишь ты. Я вся твоя, но даже я не знаю, когда сотрутся каблуки у туфель Веры.
* * *
Ты — мой, я — твой счастливый случай. Счастливый при всей своей обыденности.
Наше знакомство было комичным — оно совсем не походило на сентиментальную историю из пошлых книжек. Например, Она нечаянно (а может, нарочно) роняет книжки, а Он, голубоглазый блондин с мужественным подбородком, наклоняется, чтобы помочь ей собрать томики американской беллетристики, и вот — бабах! — они сталкиваются лбами. Теперь Он должен сказать: «Извините мою неловкость» хриплым сексуальным голосом, а Она, краснея, опустить глаза и пролепетать потерянно: «Я сама виновата». Дальше Он предлагает Ей чашку кофе в итальянском ресторанчике, а Она не сразу соглашается, потому что, вопервых, приучена к бабушкиной стряпне или даже к студенческому фастфуду, вовторых, одета не ахти, а втретьих, соски под ее единственной приличной блузкой предательски напрягаются. Так обычно встречает Принц Свою Золушку в книжках, а в жизни им требуется приложить куда больше усилий, чтобы разглядеть друг друга…
Вот как получилось у нас. Не знаю, лучше или хуже, зато понастоящему. Позволь мне рассказать о нашей первой встрече и о тебе — таком, каким я увидела тебя тогда. Мне понадобится снова отделиться от тебя, расслоиться до менякогдаябылаодинокой, и в этом мне снова помогут мои дневники.
В предновогодней суматохе я, разгоряченная и уставшая, с кучей пакетов из «Перекрестка» в руках, забежала в районное отделение Сбербанка, где и в обычныето дни очередно и душно, а на сей раз и вообще было невообразимо. До закрытия банка оставалось всего сорок минут, все спешили снять деньги — как будто вспомнив о наступлении времени подарков и необходимости растрачивать «заначки» только сейчас. Да ведь я и сама такая, дотянула до последнего. Стояла, сжатая суетливым народом, кляня себя за беззаботность, а Москву — за перенаселенность. Ожидание, простаивание, невозможность действовать. Мы сталкиваемся с такими ситуациями каждый день, мы теряем время в пробках — на дорогах и в жизни. Как часто жизнь не дает нам возможности действовать — не для того ли, чтобы задуматься, действительно ли действие необходимо?