Конунг Туманного острова
Шрифт:
— Непременно, сиятельный, непременно! — Коста уже объелся и откинулся на ложе с кубком в руке. Вино почему-то пахло розами. Еще один изыск от повара великого логофета.
А может, зря я так набил брюхо? — промелькнула в его голове запоздалая мысль. — Ведь прямо отсюда в пыточную идти. Там ведь сейчас самая работа…
1 Гайда — древняя единица измерения площади у англосаксов. Равнялась 24–72 гектара, в зависимости от плодородия земли.
2 Эделинги, гезиты и керлы — сословия в раннем англосаксонском обществе. Эделинги — родовая знать у саксов. Гезиты — знать служилая. Керлы — свободные крестьяне. В 8 веке появилось наименование «тен» для обозначения знати. В описываемое время его еще не было.
3 Особенностью скандинавского общества было наличие одаля — полной, неотчуждаемой и неделимой
Глава 4
Часом позже. Александрия. Префектура Египет.
Допросный подвал приезжие мастера из Братиславы оборудовали по последней столичной моде. Обширный сводчатый покой украшала новенькая дыба, еще пахнувшая свежим деревом, кокетливая жаровня с приваренными завитушками из железного прута, пышущая нетерпеливыми углями, испанский осел и всяческие иные приспособления для нелегкого и безумно увлекательного палаческого труда. Клещи, сверла, зажимы, иглы… Коста даже терялся иногда: сколько всего, оказывается, нужно для работы мастерам допросных дел. Ливийца давно унесли бездыханным, потому как он свою роль уже сыграл, рассказывая одно и то же по кругу в сотый раз. Опять неугомонные кочевники готовились прийти на разбой. Его дикие вопли произвели нужное впечатление на свидетелей, которых рассадили в коридоре дожидаться своей очереди. И судя по синюшно-бледным физиономиям, все получилось. Народ до нужной кондиции дошел.
— Трое достойны вашего внимания, пан майор! — Лев и палач встали при появлении Косты и стукнули кулаком в грудь.
Вот что делает с людьми правильное понимание их места в жизни, — восхитился про себя Коста. По слухам, в Словении началось повальное местничество. Хорутане считали себя выше чехов, а чехи — выше ляхов. И все словене ставили себя выше приблудных франков, ромеев и всяческих гепидов. Мораванские всадники презирали землепашцев, а урожденные паннонские авары считали мораван кем-то вроде взбесившихся домашних животных. Сын боярина, служивший в одной должности с сиротой, смотрел на него, как на пустое место. И еще не каждый начальник мог поставить в рамки такого молодца, тот еще и огрызался, пытаясь показать, что ему невместно от безродного служаки указания получать. Начались совершенно невообразимые вещи, когда старшинство буквально высчитывали, принимая во внимание не только должность индивида, но и знатность его рода, и близость этого самого рода к князю, и заслуги отцов. И все это безобразие оправдывалось невесть откуда появившимися обычаями, уходящими во тьму веков. А откуда взялись такие обычаи у людей, родившихся в курных землянках и еще недавно почитавших тухлую рыбу за немыслимое счастье, никто так и не понял. По слухам, великий князь, узнав о происходящем, пришел в дикую ярость, и кое-кого из поборников новых древних обычаев со службы погнал в шею. А потом и вовсе какую-то табель о рангах придумал, в соответствии с которой Коста и носил теперь свой жетон, горделиво поглядывая на вытянувшегося перед ним столичного капитана и его людей. То-то!
— Доложите по существу, — важно обронил он. — Недосуг мне с каждым оборванцем разговаривать.
— Если по существу, то все трое видели рядом с покойными одного и того же человека. И один раз видели всех четверых вместе в портовой таверне. Приметы совпадают.
— А что за приметы? — заинтересовался Коста. — Как выглядит?
— Роста среднего, телом худ, возрастом лет двадцать пять — тридцать, волосом черен, борода черная, нос мясистый, одет в стираный хитон, увечий, родинок и шрамов на видных местах не имеет, — бодро пробарабанил Лев.
— Это сейчас точно особые приметы были? — удивленно раскрыл глаза Коста.
— Точно, — стушевался сыскарь. — Других нет. Ни кнут, ни деньги не помогают.
— Ну что же, — деловито сказал Коста. — У вас есть все, что нужно. Завтра к полудню представьте мне его. А я пока пойду, его светлости префекту доложу, что столичные мастера сыска скоро его радостной вестью осчастливят.
— Пан майор! — Лев проглотил слюну и вытаращился на Косту с выражением ужаса на лице. — Да за что вы так с нами? Признаю, был не прав. Погорячился малость… Гордыня обуяла! Прощения прошу за дерзость!
— Принимается, — с серьезным лицом кивнул Коста. — Только виновного к сроку все равно представить придется. У меня уже времени
— Да как же! — на глаза сыскаря даже слезы навернулись. — По этим приметам половину Александрии вязать можно! Хоть бы вот и вас!
— Да его найти — раз плюнуть! — удивился Коста. — Ты чего это, капитан, растекся, как бабья квашня? Или ты не согласен со мной?
— Не согласен, — твердо ответил Лев, а лейтенанты за его спиной дружно заворчали. — Нельзя по таким приметам в Александрии человека найти! Никак нельзя!
— А если я его сам найду к сроку? — прищурился Коста. — Что тогда сделаете?
— Докладную на имя боярина Горана подадим, — хмуро ответил Лев. — Высшей справедливостью клянусь! И там все как есть, укажем. Кто что делал и кто кого нашел. Дело-то серьезное, пан майор. Тут или лишней звездой пахнет, или ссылкой в дальнее жупанство, до конца жизни за благочинием местных лесовиков надзирать. Так что предложение это серьезней некуда. Ну, и стол с нас богатый причитается!
— Ладно, так и быть. Целуйте папу в жетон, детки, — величественно бросил Коста ошеломленным столичным сыскарям, удаляясь из подвала с плохо скрываемым нетерпением. Он не слишком любил запах горелой плоти. А сыскари услышали его последние слова, таявшие вдалеке.
— Слушайте папу, папа жизни научит!
— Рупь ставлю, что он свистит, — хмуро сказал лейтенант, крепкий мужик лет сорока, на вид — словен. — Щенок ведь еще!
— Отвечаю, — так же хмуро ответил Лев. — Не свистит он. Я слышал о нем. Мальчишка с улицы, теплых помоев похлебать за великую удачу почитал, а вон вознесся как! Хитер, сказывают, как последняя сволочь. Из раскаленной печи целым выскочит, и мешок чужого добра унесет. Сам боярин Вацлав Драгомирович благоволит ему. И кто меня, дурака, за язык тянул? Умоет он нас, братья. Как детей малых умоет! Вон у него рожа довольная какая была.
Тишину раннего утра, когда порядочные горожане спешат в свои лавки и мастерские, нарушили крики десятков глашатаев, что орали во весь голос:
— Добрые граждане Александрии! Божьим промыслом известно стало людям начальствующим, кто богомерзкий бунт в нашем граде богоспасаемом учинил! Тот, кто едва жемчужину мира в ярость пожаров и в кровь братоубийственную не погрузил! Известен нам человек, который смутьянов подкупал! Приметы его таковы: годов не то двадцать, не то тридцать! Телом худ! Волос черен! Нос мясистый! Особых примет не имеет! Кораблям сегодня из порта выходить запрещается! Западные ворота закрыты до завтра, через них не выпустят никого, а в полдень закроются и ворота восточные. Кто по торговым делам в Александрии, сможет уехать невозбранно, а остальные горожане после заката должны у себя дома сидеть. Господа стражники обход сделают! Потому как прячется этот супостат от правосудия! Каждый пусть свой дом для осмотра представит и того злодея скрывать нипочем не смеет. Иначе наказание великое ему уготовано от самого игемона, славного префекта Египта Святослава Самославича!
Горожане слушали всю эту невыносимую ахинею с раскрытыми ртами и реагировали на нее по-разному. Кто-то пожимал плечами и брел себе дальше, так ничего и поняв. Кто-то начинал взахлеб пересказывать новость соседям, а кто-то хмурился и внезапно вспоминал, что у него есть срочные дела, и шел домой, где спешно собирал котомку и шагал в сторону восточных ворот.
А у тех ворот стало весьма оживленно. Из города выпускали по одному, через открытую створку, а уже там, за ней, некоторых из выходящих вежливо крутили крепкие парни из городской стражи и хорутанской гвардии. Кое-кто в хвосте очереди чуял неладное и пытался уйти прочь, чтобы поискать другого выхода из города, но и их вязали тоже, не слушая возмущенных воплей. Троих поймали в порту, при попытке выйти в море. Еще трое все-таки вышли, но их нагнал огненосный дромон, с борта которого пригрозили спалить эту сраную лохань к чертям собачим. Один хитрец поймал стрелу в ляжку, когда попытался перелезть по веревке через стену, а еще двоих волосяной петлей поймали нубийские всадники, когда они через нее таки перелезли. Выяснилось внезапно, что в сети Тайного приказа попали двое фальшивомонетчиков, три насильника и несметное количество воров и дезертиров, пытавшихся затеряться в гигантском городе. И многих из этих людей искали долгие годы. Но Косту интересовало совсем не это. Он стоял в стороне, с любопытством глядя, как трясущийся от страха и жадности трактирный служка ходит вдоль выстроенных в ровную линию понурых личностей и ищет его, того самого.