Конунг. Властитель и раб
Шрифт:
Мы вместе вернулись в Нидарос.
Как-то ночью в Нидаросе ко мне пришел Малыш с известием, что я должен прямо сейчас явиться в усадьбу Хагбарда Монетчика. Я незамедлительно встал и пошел. Лил дождь, мною овладело глубокое беспокойство. Я предчувствовал, что иду на одно их тех свиданий в моей жизни, от который не жди радости. Хагбард встретил меня во дворе, тоже обеспокоенный, на мои расспросы не отвечал, втолкнул меня в маленькую каморку и исчез. Там сидела она. Астрид.
Она была еще не прибрана после долгой, изнурительной скачки из Сельбу. Поднялась, когда я вошел, преисполненная благодарности и, как я заметил, печали. Я спросил, здоровы ли сыновья. Она ответила – мрачным голосом, – что оба сына спали, когда она уезжала, и ничего дурного не предвиделось.
– Что же мучит тебя? – поинтересовался я.
– Ты скоро узнаешь, – ответила она.
Астрид и я – однажды нас соединила страсть между мужчиной и женщиной! Ее молодое тело было таким прекрасным и белым в синем свете над морем, дома в Киркьюбё, – незабываемая ночь в моей жизни. Ее и моя тайна… Которую она не вспоминала, когда он был рядом, но если мы встречались наедине, кое-что из ее теплоты изливалось и на меня. Вот и сейчас.
Она сказала:
– Благодарю тебя, Аудун, за то, что ты еще мой друг! Я послала за тобой, потому что уверена: ты окажешь мне помощь, в которой я нуждаюсь. Вопреки – и благодаря – тому, что мы однажды встречались так, как не следует мужчине и женщине, – кроме тех случаев, когда они должны…
Во мне всколыхнулась гордость, оттого что она отважилась заговорить о случившемся между нами. Мы сели на лавку у очага. Жар – но не от огня – полыхнул на меня, и я содрогнулся.
Она произнесла:
– Сходишь к нему от моего имени, Аудун?
– Да, – сказал я. Я догадался, что за этим она и прискакала в Нидарос.
– Пойди к нему и скажи: теперь и навсегда Астрид твоя женщина! Ты живешь в ее сердце, сияешь подобно звезде над грешной землей.
– Я скажу это.
– Скажи, что когда я встретила другого после вашего со Сверриром отъезда, и родила от него дочь, мною двигала ненависть к конунгу Норвегии. Ненависть вырвалась из любви к нему – из голода по нем, жажды по нем, как безумие! Я хотела возмездия. И получила его. Я раскаивалась каждый день с той поры.
– Я скажу это!
– Пойдешь ли за ним, если он не станет слушать, будешь ли жалить его словами, пока не сломается, возьмешь ли конунга Норвегии с собою на вершину, показав правду об Астрид и Сверрире из Киркьюбё?
– Я сделаю это.
– Я не требую стать королевой страны! Он может выставлять меня прочь с первым рассветным лучом, если бы только мрак ночи был нашим! Я не требую укрывать меня дорогим плащом, если только мне будет позволено сбросить свою жалкую одежду перед ним – не конунгом, но мужчиной, зная, что этот мужчина мой.
– Я скажу это, Астрид!
– А что он ответит? – спросила она. Голос ее дрогнул.
– Я могу предложить ему взамен только одно, – произнес я. – Ты потом узнаешь, что именно.
Она встала: одна из немногих женщин в моей жизни, и единственная – в его. Теперь я знал: я напишу сагу о них, о Сверрире и Астрид из Киркьюбё. Когда эти двое исчезнут, как ветер в траве, а наши жалкие сердца предадут земле, память и о нем будет продолжать жить для немногих избранных, постигших книжную премудрость. Это я хотел сказать ему.
Я оставил ее.
Следующим вечером мы сидели вокруг очага в конунговой усадьбе: конунг, я и еще несколько человек. Я поднялся и попросил остальных выйти. Впервые в жизни я позволил себе такую вольность в присутствии конунга. Я увидел, как в глубине глаз Сверрира вмиг вспыхнула радость. Он тоже был сдержанным человеком. Он оценил, что другой требует своего права: говорить наедине с конунгом страны.
Я отодвинул рог – не зная, допить ли его или выплеснуть пиво в огонь. Затем перелил свое пиво в его рог и сказал:
– Выпей ты! Тебе сейчас понадобится, государь!
Он откинулся на троне и с радостью и напряжением смотрел на меня.
– У тебя будет ребенок? – спросил он.
– Нет, – сказал я. – Хуже.
Он спокойно ждал. Я сказал:
– Ты, верно, помнишь, я упоминал, что хочу написать твою сагу. Время пришло. Я больше не могу следовать за тобой по стране. Кровь, виденная мною, – слишком тяжелая ноша. Деяния долгой череды дней изнурили меня. Время раздумий стучит в мою дверь. Найди мне уединение. Лучше всего у монахинь в монастыре, там красота и покой. Там долгими ночами я буду сидеть и писать мою сагу о Сверрире, конунге Норвегии.
Он наклонил голову и быстро сглотнул. Лишь немногие умели подобно ему выразить благодарность – без слов, но при этом с теплотой. Он положил ладонь мне на руку, убрал и сказал:
– Аудун! Я люблю тебя.
Прежде чем я успел сказать: «Ты не услышал, какова цена»; прежде чем хоть одно слово об Астрид слетело с моих уст, он заявил:
– Ты можешь найти себе келью в женском монастыре, но разве тебя не устраивает здесь? У меня не будет повода часто навещать тебя. И, уединившись здесь, тот, кто пишет сагу, не будет обеспокоен шумом конунговой усадьбы.
– Я удаляюсь от тебя, – сказал я.
– Но нам же нужно говорить? – спросил он.
– Разве я не знаю все о тебе? – возразил я.
– Конечно, – сказал он, – кроме одного: что я хочу записать, а что нет…
Я посмотрел на него в упор – если это шутка с его стороны, то такая шутка навсегда засядет во мне занозой. Я снова взял рог, осушил его и сказал:
– Твои деяния – твои, государь. Но слово – мое.
Он догадывался, что играет с огнем, но бесстрашно подходил все ближе к нему. Говорил – не утруждая себя выбором осмотрительных слов, ибо знал меня и знал, что передо мной нет нужды облекать истинный смысл слов в мягкую шерсть. Он сказал прямо: