Конвеер
Шрифт:
– Говори адрес, тварь! Потому что боюсь ты не доедешь живым в багажнике!
Багажник был полон – Андрей собрал вещи на случай бегства из города. Но Смирнов этого не видел – он покачивался, поддерживаемый с двух сторон милиционерами, голова его была низко наклонена вперёд, глаза закрыты. Голова и вся фигура мелко раскачивалась и подергивалась в такт шумному, судорожному дыханию.
– Твоё последнее желание – что ты хочешь сделать, отправляясь в далёкое путешествие? – со свирепой ласковостью спросил Андрей.
Не услышав ничего, кроме шумного дыхания, он выхватил шило и сунул его Смирнову под ребро. Смирнов слабо вскрикнул, тело его дернулось. Его конвоиры сильнее испугались, чем он сам. Они принялись уговаривать: один Андрея, другой – его оппонента, чтобы стороны, наконец, пришли к взаимному пониманию.
Наконец, Смирнов
Андрей вытащил из багажника покрывало, которым укрывался, ночуя в машине, раскрыл заднюю дверь, и набросил покрывало на сиденье.
– Кладите сюда!
Глава 78
Гамлет сделал нечеловеческое усилие, чтобы открыть глаза и увидеть, наконец, свою смерть. Ему столько раз снилось её страшное, железное лицо, что он не мог бы ошибиться, он узнал бы всегда эти черты, знакомые ему до мельчайших подробностей. Но теперь он с удивлением увидел над собой юношеское и бледное лицо с далёкими и сонными глазами. Это лицо не выражало ничего, кроме явной усталости. И это стало последним видением Гамлета – сверкнуло лезвие, и прикосновение холодного металла стало последним ощущением. Запоздалое сожаление о том, что не нужно было следовать за рабочим в синей униформе, собравшимся стукнуть на хозяев и показать, что якобы собираемый на конвейере джип уже прошёл тридцать тысяч километров – это сожаление стало одной из последних мыслей Гамлета.
Странно, ведь этот парнишка должен был оказаться жертвой, а не начальник Управления «Э», потративший столько усилий на сбор улик и расследование всех убийств, совершенных Фольксштурмом. Странно также, что такой грозный с виду мужик пал от руки субтильного юноши, каких в молодежной среде называют «ботаниками». Тот рабочий, что открыл дверь Хаммера и ударил ножом в спину, когда Гамлет заглянул внутрь, также не блистал физической мощью. У них там на Фольксштурме что, ботанический сад?
Что привлекло их в эту банду? Почему эти ребята стали убийцами? Отдаленно и теоретически безличную притягательность убийства знал и Гамлет, но он так и не реализовал свой единственный шанс – однажды на охоте у него опустилось ружье, когда на прицеле появилась утка. Вот так – даже утку убить не смог. А эти молокососы, воплощение земной кротости, убивают десятки людей!
История мира началась с убийства – в тот день, когда Каин убил своего брата. Оттуда начался порочный круг, который, наверное, уже никак не разорвать. Во все времена люди отвечали на убийство убийством, будь это война или суд присяжных, столкновение чувств или интересов, возмездие или справедливость, нападение или защита.
В чём соблазнительность именно этой формы преступления – независисмо от того, как это понималось или какие внешние причины или побуждения вызывали его? В этих нескольких секундах насильственного прекращения чьей-то жизни заключается идея невероятного, почти нечеловеческого могущества. Если каждая капля воды под микроскопом есть целый мир, то каждая человеческая жизнь содержит в себе, в своей временной и случайной оболочке, какую-то огромную вселенную. Но даже если отказаться от этих преувеличенных – как под микроскопом – представлений, то всё же остается другая очевидность. Всякое человеческое существование связано с другими человеческими существованиями, те в свою очередь связаны со следующими, и когда мы дойдём до логического конца этой логической последовательности взаимоотношений, то мы приблизимся к сумме людей, населяющих громадную площадь земного шара. Над каждым человеком, над каждой жизнью висит настоящая угроза смерти во всём её бесконечном разнообразии: катастрофа, крушение поезда, землетрясение, буря, война, болезнь, несчастный случай – какие-то проявления слепой и беспощадной силы, особенность которых заключается в том, что мы никогда не можем заранее определить минуты, когда это произойдёт, этот мгновенный перерыв в истории мира. «Ибо не ведаете ни дня, ни часа…» И вот тому из нас, у кого хватит душевной силы на преодоление страшного сопротивления этому, вдруг даётся возможность стать на какое-то время сильнее судьбы или случая, землетрясения или бури и точно знать, что в такую-то секунду он остановит ту сложную и длительную эволюцию чувств, мыслей и существований, то движение многообразной жизни, которое должно было бы раздавить его в своём неудержимом ходе вперёд. Любовь, ненависть, страх, сожаление, раскаяние, воля, страсть – любое чувство и любая совокупность чувств, любой закон и любая совокупность законов – всё бессильно перед этой минутной властью убийства. Человек, которому принадлежит эта власть, тоже может стать её жертвой, и если он испытывал её притягательность, то всё остальное, находящееся вне пределов этого представления, кажется ему призрачным, несуществующим и неважным, и он не может уже разделить того интереса ко множеству незначительных вещей, которые составляют смысл жизни для миллионов людей. С той минуты, что наделенный такой властью человек знает это, мир для него становится другим и он не может жить, как те, остальные, у которых нет ни этой власти, ни этого понимания, ни этого сознания необыкновенной хрупкости всего, ни этого ледяного и постоянного соседства смерти.
Против этой власти убийства или идеи неподвижности, общий смысл который заключается в том, что личная участь не важна и мы всегда носим с собой нашу смерть, можно бороться только её же оружием; и применение этого способа борьбы невольно приближает к нам зловещий и мертвый мир, призрак которого преследует нас с начала мира. Гамлет знал и чувствовал всю хрупкость так называемых положительных концепций, знал, что такое смерть, но он не испытывал ни страха перед ней, ни её притяжения. Было что-то трудноопределимое, что не позволяло ему дойти до конца в этой тягостной области понимания конечных истин. Он так напряженно думал об этом, что иногда ему начинало казаться, будто он слышит какой-то приближающийся шум, так, точно он должен был, усиливаясь, дойти до него. Ему казалось, что он знает ответ на этот вопрос и знал его всегда и он был настолько естественен и очевиден, что у него никогда – в последнюю минуту – не могло возникнуть сомнения в том, каким именно он должен был быть.
Ведь нет ни одной заповеди, справедливость которой можно было бы доказать неопровержимым образом, как нет ни одного нравственного закона, который был бы непогрешимо обязателен. И этика вообще существует лишь постольку, поскольку мы согласны её принять. Смерть и жизнь нужно брать условно, как два противоположных начала, охватывающих, в сущности, почти всё, что мы видим, чувствуем и постигаем. И закон такого противопоставления есть нечто вроде категорического императива: вне обобщения и противопоставления мы почти не умеем мыслить.
И сейчас, когда устроенная Блайвасом… и наверняка кем-то ещё ловушка захлопнулась, Гамлета заманили в то единственное в зале место позади джипа, где он был скрыт от глаз многочисленной публики, когда его ударили ножом в спину и затолкали в салон Хаммера и выпущенный под подписку о невыезде Павлюк занёс нож для последнего удара… в этот последний миг перед смертью, то есть мгновенным насильственным прекращением ритма, Гамлет с предельной ясностью ответил себе на свой же вопрос, касающийся конечных истин, и эта последняя его мысль стала и его последним посланием его родным и близким, детям и внукам, которые остаются на этой земле:
«Нам дана жизнь с непременным условием храбро защищать её до последнего дыхания».
Глава 79
Выбравшись из «девятки», Штрум услышал подымающийся к нависшему небу гул и почувствовал себя как на космодроме. На площади играла рок-группа, шумела, волновалась толпа. Плотные слои атмосферы широкого веселья встречали уже на подходах к Исаакиевской площади. При виде массового скопления людей такой архетипической наружности становилось понятно: в этом есть что-то подлинное.
Трибуна была установлена возле памятника Николаю I, напротив Мариинского дворца. На деревянном помосте коллектив бородачей в клетчатых рубахах исполнял композицию, напоминавшую стук и скрежет по металлическим крышам. От мотоциклетный рёва гитар, истеричных клавишных и заклинаний-скороговорок волосы вставали дыбом и кровь едва ли не хлестала из ушей.
Настоящий рок с яйцами наверняка пришёлся по душе фанатам в сине-бело-голубых Зенитовских шарфах, а также юному панк-быдлу и косматым байкерам, до невозможности суровым парням в «генеральских» косухах с нашивками и заклепками, на татуировках и перстнях-субботниках. Насчет байкеров – все вопросы, у чьих драконов тут самый большой размах крыльев, отпадают сами собой. При виде таких упырей бабушки обычно крестятся – им кажется, что пришёл армагеддон, а насколько эти макабрические хари сильны в деле – через час будет видно.