Конвектор Тойнби
Шрифт:
— Сколько ему было? — спросил Брэнниген. — Восемьдесят пять? Восемьдесят восемь? Мы-то думали, его срок давно подошел.
— Таких людей, — сказал Дун, — топором не выбьешь из колеи. Взять, к примеру, его давнишнюю поездку в Париж. Другой бы сломался, а этот — ни-ни. Выпивал он крепко: другой бы захлебнулся, а этому хоть бы хны, доплыл, можно сказать, до берега. А убила его час назад ничтожная вспышка молнии в чистом поле, где он, собирая ягоды, прилег отдохнуть под деревом со своей секретаршей, барышней девятнадцати лет.
— Господи прости, — сказал Финн, — откуда
За этим замечанием последовал артиллерийский салют из двадцати одного залпа хохота, который стал утихать, когда весельчаки вспомнили о причине такого веселья, а в бар начали прибывать другие горожане, чтобы разделить скорбь и помянуть покойного.
— Хотелось бы знать, — задумчиво промолвил Финн таким тоном, от которого даже языческие боги перестали бы чесаться на пиру и замерли в молчании. — Хотелось бы знать: какая судьба постигнет вино? То самое вино, которое Лорд Килготтен закупал квартами и тоннами, в тысячах бочек и бутылок, что хранились у него в погребах и на чердаках, а может статься, — кто знает, — даже под кроватью?
— И то верно, — спохватились завсегдатаи, потрясенные этой мыслью. — Вот-вот. В самом деле. Какая судьба?
— Сомнений нет: оно завещано какому-нибудь проклятому янки — приблудному кузену или племяннику, развращенному жизнью в Риме, потерявшему рассудок в Париже, который прилетит сюда со дня на день, наложит лапу на это добро, все спустит и разграбит, а город Килкок и вся наша братия останется с носом! — на одном дыхании выпалил Дун.
— И то верно. — Голоса звучали приглушенно, как зачехленные в темный бархат барабаны на ночном марше. — И то верно.
— А родни-то у него нет! — огорошил слушателей Финн. — Никакие придурки-племянники и недотепы-племянницы, что вываливаются из гондол в Венеции, сюда не приплывут. Я загодя навел справки.
Финн выдержал паузу. Это был миг его торжества. Все уставились на него. Все обратились в слух, чтобы не пропустить важное сообщение.
— Почему бы, рассудил я, не быть воли Божьей на то, чтобы Килготтен оставил все десять тысяч бутылок бордо и бургундского жителям самого прекрасного города во всей Ирландии? Нам!
Это вызвало бурю оживленных откликов, прерванных тем, что створки входной двери распахнулись настежь и впустили в бар женушку Финна, редкую гостью в этом хлеву. Брезгливо оглядев собравшихся, она отчеканила:
— Похороны через час!
— Через час? — вскричал Финн. — Как же так? Он еще остыть не успел…
— Ровно в полдень, — подтвердила жена, становясь выше ростом по мере созерцания этого гнусного племени. — Доктор со священником уже вернулись из замка. Его светлость распорядился, чтобы похороны состоялись без промедления. Отец Келли говорит: «Варварство, да и только. К тому же могила не готова». А доктор: «Нет, готова! Намедни Хэнрахан должен быть помереть, да заартачился. Уж я его лечил и так, и этак, а он — ни в какую. А могила-то пропадает почем зря. В нее Килготтена и положим: подсыпка есть, даже плиту привезли». Приглашаются все. Поднимайте-ка свои задницы!
Двустворчатая дверь захлопнулась. Мистическая женщина удалилась.
— Похороны! — вскрикнул Дун, готовясь припустить во весь дух.
— Нет, — просиял Финн. — Выходите. Заведение закрыто. Поминки!
— Сам Иисус Христос, — прохрипел Дун, утирая пот со лба, — не сошел бы с креста и никуда бы не двинулся в такую жару.
— Жара, — изрек Маллиген, — поистине адская.
Сняв пиджаки, они зашагали вверх по склону и добрались до сторожки у ворот Килготтена, где увидели приходского священника, отца Келли, который направлялся в ту же сторону. Он снял с себя чуть ли не все, кроме воротничка, и побагровел от жары, как свекла.
— К чему такая спешка? — полюбопытствовал Финн, не отставая ни на шаг от святого отца. — Не ладно это. Не иначе как что-то стряслось?
— Да уж, — ответил священник. — В завещании обнаружилась секретная приписка…
— Так я и знал! — воскликнул Финн.
— Что? Что такое? — загалдела толпа, скисшая было от жары.
— Если правда о ней просочится, это вызовет бунт, — только и сказал отец Келли, устремляя взор к кладбищенским воротам. — Вы все узнаете в заключительный момент.
— Это момент после заключения или перед заключением? — без задней мысли спросил Дун.
— Ну и болван, прямо жалость берет, — вздохнул священник. — Тащи свою задницу через ворота. Да не рухни в яму!
Дун послушался. За ним прошли остальные, краснея от волнения. Солнце, словно для того, чтобы ловчее было подглядывать, спряталось за тучку, и на кладбище налетел порыв ветра, принеся минутное облегчение.
— Вот могила, — кивнул священник. — Сделайте милость, выстройтесь по обеим сторонам аллеи, поправьте галстуки, если таковые имеются, а главное, проверьте ширинки. Встретим Килготтена в наилучшем виде — а вот и он сам!
Тут действительно появился лорд Килготтен, простая душа: в гробу, водруженном на телегу с его фермы; а уж за телегой растянулась на полдороги вереница из автомобилей, легковых и грузовых, палимая солнцем пуще прежнего.
— Ну и процессия! — воскликнул Финн.
— В жизни такой не видывал! — воскликнул Дун.
— Прикусите языки, — вежливо сказал священник.
— Боже мой, — произнес Финн. — Вы только поглядите на этот гроб!
— Видим, Финн, видим! — ахали все присутствующие.
Ибо проплывающий мимо них гроб, заколоченный серебряными и золотыми гвоздями, был и впрямь сработан на совесть, вот только из какого материала?
Это были доски от ящиков, планки от винных упаковок, доставленных морем из Франции для погребов лорда Килготтена!
У завсегдатаев паба перехватило дух. Они закачались, хватая друг друга за локти.
— Ты ведь умеешь читать по-ихнему, Финн, — прошептал Дун. — Назови хотя бы марки!
Оглядев гроб, сделанный из винной тары, Финн почтительно изрек: