Конвейер смерти
Шрифт:
Полковник собрал всех в круг возле учебного места и начал показывать, как ставится мина на неизвлекаемость. Привык в мирное время работать на макетах и забылся. Нужно, говорит, вставить запал и взвести по часовой стрелке. Показал правильные действия, как положено. А вот так, в обратную сторону, делать нельзя ни в коем случае! Взорвется! И саперный начальник правильно показал, как делать не нужно.
Начинжа так нашпиговало металлом, что буквально разорвало на части. Еще девять человек погибли и семерых тяжело ранило. Нелепость и трагическая случайность, а людей не вернешь…
В
– Как обстановка?
– Спокойная, – ответил я, зевая и борясь со сном.
– Тормоши бойцов. Не спать. «Праздник начался!» Как понял, прием? – спросил Подорожник.
– Понял вас, понял! «Праздник начался!» – отозвался я.
Итак, свершилось. Первые выводимые машины и люди спустя несколько часов марша пересекут перевал и устремятся домой.
Вдали, постепенно приближаясь, грозно нарастал шум моторов. Несколько сотен автомобилей, тягачей, бронемашин, зенитных самоходных установок, пусковых машин «КУБ» и «ОСА», коптя воздух, ползли домой. Надрывно ревели моторы, штурмуя горный серпантин. Впереди шел БТР из комендантской роты, затем танк и БРДМ с развернутым знаменем. Проехала бронемашина с руководством по проведению колонны и броня управления нашей дивизии. И пошли, пошли родимые полки…
Домой, скорее домой, на Родину! На каждой дверце у машин висят бронежилеты, водители и старшие машин в касках, лица нахмурены и сосредоточены. Некоторые, более невозмутимые, приветливо машут на прощание. Через час колонна скрылась за поворотом, и только несколько отставших неисправных машин медленно догоняли ушедших.
Счастливого пути!
Батальон расположился возле Джабаль-Уссараджа, чтобы заправить технику и пополнить боеприпасы, почистить оружие.
Я уселся в санитарной машине на складном стуле за маленьким столиком писать политдонесение в полк об итогах боевых действий, об отличившихся, о трофеях и потерях. Разложив бумажки-рапорта из подразделений, я сразу обратил внимание на крохотный листок, исписанный каракулями, с грубыми орфографическими ошибками. Ага, это из гранатометного взвода принесли. Писал явно сержант или солдат. Вероятно, Гурбон Якубов нацарапал сии вирши вместо Мандресова. Написано в поэтическом стиле. Описания природы только не хватает. А так, одна лирика. Мандресов, уходя из роты, упросил комбата перевести к нему сержанта. Теперь будущий узбекский народный поэт пишет донесения на русско-узбекском диалекте.
Дверца машины широко распахнулась, и в проеме появилось испуганное лицо Бугрима.
– Никифор! Постникова подстрелили! Только что.
Я отбросил писанину и выскочил из кунга. Пробежав триста метров до расположения первой роты за считаные секунды, мы увидели растерянных офицеров. Острогин, Калиновский, Ветишин и Бодунов что-то горячо обсуждали, стоя над перевязанным сержантом.
– Откуда была стрельба, мужики? – спросил я, переводя дыхание.
Офицеры растерянно посмотрели на меня и отвели глаза.
– А хрен его знает! – смутился замполит роты.
– Какое-то странное ранение. Может, пуля на излете попала в ногу? – пробормотал Бодунов.
– А куда в ногу? – переспросил я.
– Выше колена. Сильно разворотило мышцы, и кость задета, – вздохнул Бодунов.
– Так что ж это за излет? Может, духи
– Не знаю, – устало ответил Саша.
– Бодунов, это твой замкомвзвода. Отвечай, где он был, когда начался обстрел? Покажи мне место ранения! – рявкнул я.
Меня подвели к окровавленным камням. Вокруг стояла техника, справа гора, слева БМП.
– Что, горы выстрелили?
Прапорщик отвел взгляд.
– Нет.
– Кто был рядом с ним? – разозлился я еще сильнее.
– Муталибов и Хаджиев, – ответил Ветишин.
– Ко мне их, пусть объяснят, что произошло.
Бугрим сходил к технике и привел обоих сержантов.
– Как все случилось, Гасан? – обратился я к сержанту.
– А сами не поняли. Издалека кто-то выстрелил, и Постников упал, – ответил Муталибов.
– Чем вы тут занимались?
– Оружие чистили, разговаривали, костер жгли.
– А не из своего ли автомата он выстрелил? – У меня начало зреть смутное подозрение.
– Нет! Не было никакого самострела! – обиженно промямлил Муталибов.
По приказу комбата я взял машину и помчался в полковую санчасть объясняться с дознавателем. В санчасти врач-лейтенант смущенно хмыкнул и сказал, что сержанта отвезли в медсанбат, но дело передано в прокуратуру. На теле пороховой ожог. Похоже, самострел.
Вот черт! Час от часу не легче. Сейчас повесят преступление на полк. Самострел, уклонение от службы, членовредительство, дезертирство. Статьи Уголовного кодекса на выбор.
И точно. В кунге меня уже дожидался майор Растяжкин. Особист батальона был вполне приличный парень. Могло быть и хуже. На глаза нам не лез, мозги не компостировал. Может, тихонько информацию и собирал на нас всех, но не тыкал осведомленностью, права не качал.
– Никифор, рассказывай, что произошло? Характеризуй сержанта, ты ведь его хорошо знал.
Только я хотел раскрыть рот для благоприятной характеристики, как тут в машину сунул нос Бугрим и попросил меня выйти.
– Никифорыч, тут такая неприятная история получилась с Постниковым. Это Хаджиев в него из пулемета стрельнул. Муталибов сейчас признался, и Хамзат объяснительную уже написал. Чистил оружие и не проверил на разряжение. Он отсоединил магазин, но не сделал контрольный спуск. А при чистке нажал на курок, и, пожалуйста, – закон подлости, – точно в цель. Хорошо, не убил.
– Что ж хорошего? Инвалид на всю жизнь. Хорошо будет, если ногу спасут. Какая-то напасть на ноги в батальоне в последнее время! – вздохнул я.
Бугрим, рассеянно закурив папироску, отвернулся и замолчал.
Выслушав мой рассказ, Растяжкин собрал в полевую сумку свои бумажки, сочувственно похлопал меня по плечу и вышел. Это – не его тема.
Комбат отправился к командиру полка. Решили так: зачем нам к огромным потерям добавлять и преступление по неосторожности. Обстрел из кишлака – и делу конец. Жаль балбеса Хаджиева: пропадет парень в тюрьме. Дело замяли. Золотарев вместе со мной съездил в медсанбат. Сержант написал объяснительную о ранении снайпером из развалин, дал расписку, что к своим друзьям претензий не имеет. На всякий случай. Замполит полка сумел внести изменения в медкарту и в историю болезни. Фразы о пороховом ожоге в ней больше не фигурировали.