Копье чужой судьбы
Шрифт:
Перед вылетом, ожидая заправки «Шторьха», я зашел в нашу столовую выпить кофе. Кто-то включил радио, транслировали спектакль. Главную роль играла Анна Хиппиус. Я чуть не сошел с ума. Мне хотелось удержать каждый звук любимого голоса. В тот момент я был абсолютно уверен, что все это не случайно, Анна знает: вскоре я прибуду в Берлин, и нас ожидает встреча.
Вот уже три недели я не получал от нее вестей. Все это время перечитывал последнее послание Анны. «Я хочу тебя видеть, хочу тебя видеть…» – писала она. И я повторял: «Господи, только бы ты осталась жива».
Мой самолет приземлился на аэродроме в Гатове. В зале, где я ждал машину, на стене висели военные и партийные флаги рейха со свастикой – символы единства партии с армией. В том, что это уже не так, мне пришлось убедиться по дороге в Берлин.
Оборонительные сооружения для отступающих войск были построены без учета тактических требований. Вокруг города – множество противотанковых препятствий, от которых не было толку, они мешали передвижению своих же войск. Я сам видел, как ополченцы кирками разрушали одно из таких сооружений.
На улицах Берлина хаотично строились баррикады. Не было и намека на четкое планирование. Я рассчитывал увидеть готовность к обороне, какой ее обычно изображают историки или писатели, а увидел обычную сутолоку. Людей, занятых своими повседневными заботами.
По прибытии в Рейхсканцелярию генерал вручил мне «Дубовые листья» [2] и предписание оставаться в Берлине до нового назначения. Для проживания я получил две комнаты в бывшем посольстве Югославии.
2
Орден «Рыцарский крест с Дубовыми листьями».
Теперь мне предстояло главное – отыскать Анну.
Чтобы добраться до Шпандау, где она жила в последнее время, мне пришлось снова взять машину, однако на этот раз без водителя, поскольку я не знал, как долго там задержусь.
На протяжении всего пути я с горечью наблюдал последствия прошедших бомбардировок. Город на четверть лежал в руинах. Сгоревший купол Винтергартена, замусоренная, в завалах, Фридрихштрассе. Я остановился у входа в универмаг «Герти», он был закрыт. На другой стороне улицы у стены стояла беженка со свертком в руках. Я перешел улицу и поинтересовался, что она продает. Оказалось – черные атласные туфли с пряжками из камней. По счастью, оказался нужный размер, и я их купил.
На трамвайной остановке толпились люди. Трамваи, отъезжая, издавали пронзительные звонки. Подавляющее большинство прохожих – военные. Серая форма заполонила улицы.
Я сел в автомобиль, миновал Хэнингсдорф, скоро показались первые виллы Шпандау. Разрушения, которые претерпел этот район Берлина во время ночной бомбежки, были катастрофическими. Горящие здания окружали солдаты из подразделения гитлерюгенда и пожарные. Добровольцы противовоздушной обороны собирали в деревянные ящики части разорванных тел, разбросанные по тротуарам и мостовой.
Оставив машину, я подошел к месту, где еще недавно стоял дом Анны Хиппиус. Руины здания – дымящиеся камни и балки – вспыхивали от сильных порывов ветра.
Сжимая в руках сверток с туфлями, я спросил солдата, стоящего в оцеплении:
– В здании кто-нибудь уцелел?
Приветственно козырнув, тот ответил:
– Никак нет, герр офицер! Прямое попадание.
Возвращаясь в Берлин, я спрашивал себя, почему Бог не услышал мои молитвы. Все это время я просил: только бы Анна осталась жива. Только бы осталась жива. Почему он отнял у меня самое дорогое из того, что осталось?
– Жаль… – тихо сказал Дуло.
Он достал блокнот и ручку, записал два имени: Мишель Пиньера и Вальтер Штейнхофф. Ниже пометил – сделать запрос.
Рыжий шпиц проковылял мимо веранды.
– Цыц, Рыжик, цыц, – обронила Маргарита Владимировна.
Рыжик замер и удивленно уставился на хозяйку, потом сел и начал чесать лапой ухо.
Маргарита Владимировна дошла до ворот, открыла калитку. Во двор зашел плотный мужчина в кепке:
– Привет, мам. – Он взглянул на собаку. – Хрюкнул бы для приличия. Никакого толка от этой шавки.
Рыжик перестал чесать ухо и посмотрел на хозяйку. Та взяла его на руки.
– Оставь собаку в покое.
– Зачем звонила?
– С ремонтом чего надумал? Пристроечку разломал и все бросил.
– Денег нет. Не на что строить.
Они вошли в дом. Маргарита Владимировна отпустила шпица, подошла к плите и включила конфорку. Поставила на нее кастрюлю, достала из шкафа хлеб.
– Есть будешь?
– Некогда мне. Чего звонила?
– Так наливать борщ или нет, Федя?
– Наливай.
Она поставила на стол пустую тарелку, положила рядом с ней ложку, потом уселась на стул, расправила на коленях фартук.
– Я про чемодан с рисунками…
– Лучше не вспоминай! – вскипел сын. – Лучше не вспоминай!
– Феденька, кто же мог знать…
– Сама не знала, так спросила бы у других!
– Я спросила у Тамары-библиотекарши. Она посоветовала отдать в галерею. Тебе-то все некогда, хорошо если заедешь раз в месяц.
– И как только ты сообразила! Это ж надо, живые деньги отдать посторонним. Нате. Берите. Мне ничего не надо.
– Картинки-то никакущие, – запричитала Маргарита Владимировна. – Кто ж знал, что за них такие деньжищи пообещают?
– Кто знал… Совсем из ума выжила.
– Выжила – не выжила, а что получше – припрятала, – похвалилась старуха, надеясь на сыновнее одобрение.
И вправду тот подобрел:
– Хоть на это ума хватило.
Оживившись, Маргарита Владимировна взяла тарелку и двинулась к плите.
– Нынче утром ко мне опять приходили.
– Те же самые? – Федор насторожился.