Копье чужой судьбы

Князева Анна

– А бьют – беги… – продолжил за него Дуло. – В здравомыслии вам не откажешь. Это пока все.

– Сергей Васильевич! – К нему подбежала Марина – девушка с бейджиком.

– Откуда вам известно мое имя? – спросил он.

– Здесь написано, – она показала пальчиком на конверт, который держала в руках. – Когда вы назвали фамилию, я не сразу сообразила, что это вам Эдуард Васильевич оставил конверт.

– В нем перевод? – спросил Сергей.

– Этого я не знаю.

Он заглянул в конверт:

– Перевод… –

Потом улыбнулся Марине. – Спасибо!

Сергей вышел на улицу и отправился на стоянку к своей к машине, предвкушая момент, когда, откинувшись в кресле, достанет из конверта листок и узнает, что было дальше с Вальтером Штейнхоффом. Его по-настоящему увлекла история немецкого летчика, кроме того, предстояло понять, имеет ли эта история какое-нибудь отношение к краже акварели и гибели старика.

Как только Сергей сел за руль, ему позвонил Тимофеев.

– Слушаю тебя, Валерий Иванович…

– Вот заключение: старик задохнулся. Это подтверждается всеми исследованиями. Смерть наступила где-то между четырьмя и пятью часами утра. На дне ящика – рвотная масса. Она же на губах старика. Видать, плохо ему там было, бедняге… В общих чертах – все.

Помолчав, Сергей тихо заговорил:

– Послушай, Валерий Иванович, а если его посадили в ящик после шести…

– Исключено, – прервал его Тимофеев. – Или так: задушили в четыре, а в ящик сунули после шести. Устраивает такой вариант?

– Нет, – сказал Дуло.

– Больше ничем помочь не могу. Сам разбирайся – это твоя работа.

– Да уж… – Сергей стал прощаться. – Спасибо тебе, Валерий Иванович…

Однако Тимофеев остановил его:

– Подожди! Не клади трубку.

– Что еще? – спросил Дуло.

– Съездил я на Вторую Боткинскую, снял пальчики у того бедолаги.

– Он лежал в холодильнике? – уточнил Сергей.

– Да… А почему ты спросил?

– Значит, не повезло кому-то другому.

Тимофеев вдруг замолчал, соображая, к чему Сергей это сказал.

– По-твоему выходит, ему повезло?

– В определенном смысле – да.

– Тебя трудно понять, да и некогда мне. Короче, проверил я его отпечатки по следотеке.

– Личность установил?

– Представь себе! Гадкер Артемий Ефимович, житель Москвы, тридцати шести лет.

– Как ты сказал? – спросил Дуло.

– Гадкер Артемий Ефимович…

– Это фамилия такая?

– Фамилия Гадкер тебя не устраивает?

– Еще как. Вот уж тютелька в точечку… – усмехнулся Сергей. – Адрес есть?

– Мантулинская, двадцать, квартира семьдесят пять.

– Записал. Что у нас по нему есть?

– Ничего особенного. По молодости стек в хулиганку. Не так давно подозревался в мошенничестве. Свидетелем проходил, но сам не сидел. Где работал? Нигде. С кем проживал? Ни с кем. Круг знакомств? Пресненская шпана. Считай, информации – ноль.

– Не слишком ты порадовал меня, Валерий Иванович.

– Пользуйся тем, что есть. Я бы на твоем месте соседей поспрашивал, взял распечатку с его телефона. Определишь круг знакомых.

– Мобильник не нашли.

– Да и фиг с ним, с мобильником. Я найду его номер, тебе останется только сделать запрос.

– За это – спасибо! – сказал Дуло. – Послушай, а что там…

– По жемчугу пока ничего, – прервал его Тимофеев. – Работаю. Жди.

Сергей положил телефон в карман. Устроился поудобнее в кресле, достал перевод и стал читать.

Пятница, 23 марта 1945 года

Берлин

Меня приписали к Двухсотому авиационному крылу, которое теперь базируется в Рехлине, в ста километрах от Берлина. Аэродромы в Рангсдорфе и Финстервальде уже недоступны из-за наступающего противника.

Сегодня я не летал, как, впрочем, и вчера, и всю эту неделю. За все время моего пребывания здесь я совершил только два вылета на трехмоторном грузовом самолете «Ю-52». Несколько раз за мной присылали машину, которая увозила меня в Рехлин, где я ожидал приказа срочно лететь. Но, не дождавшись, каждый раз к утру возвращался домой.

Вчера я решился сходить в кино. Давали фильм «Мимолетное чувство» с Анной Хиппиус. Красивая и беззаботная Анна еще жила на белом экране… Я плакал, потом – ушел. Побоялся – не выдержит сердце, и в зале обнаружат зареванный труп офицера Люфтваффе.

Выхода нет. Если бы он был, я бы его нашел. Прошло двадцать дней с тех пор, как умерла Анна. Держусь только на чувстве долга и абсурдной привычке жить. Отними у меня это – останется только пуля в лоб. Подобные мысли часто приходят ночью, когда Берлин кажется большим черным кладбищем. Тогда я зажигаю свечу, сажусь за стол и пишу. Если в руке перо, она не тянется к пистолету.

Тихо горит свеча. Из-за стены слышатся голоса, вернулись соседи, два офицера СС. В тот же миг взревели сирены. Начался воздушный налет. Шаги за стеной, стихли у лестницы. Офицеры СС спустились в бомбоубежище, которое находится в подвале нашего дома. Вдалеке раздались первые взрывы бомб.

Я погасил свечу, прошел к окну и раздернул шторы. На востоке полыхало зарево от горящих домов. Лучи мощных прожекторов рыскали по небу, отыскивая бомбардировщики «москито». От взрывов дрожала земля, тяжело била зенитная артиллерия…