Копье и кость
Шрифт:
– А мне он и не нужен, – отозвалась Бансабира. Выглядела женщина хмуро, будто ее безмерно раздражало то, что Русса мешал сосредоточиться на штопанье ремешков подвязок для ножей. – Он нужен танаару.
– Сдался он танаару! – озверел Русса. – Или тебе нравится думать, что, жертвуя собой, ты всех спасешь? – Упал на пол рядом с сестрой и схватил монотонно двигающуюся руку с иглой, заставив Бану посмотреть на себя.
– Нет, – отрезала сестра. – Но когда будущее очевидно, я предпочитаю не ждать, пока судьба заставит меня принять неизбежное, а самой явиться за ним!
– Что ты имеешь в виду?
– В жизни всегда нужно ясно понимать, на чьей ты стороне, и, выбрав, надо держаться ее, что бы ни случилось. Я определилась год назад, Русса, и теперь буду делать все, чего эта сторона потребует от меня. Даже если с неба повалятся разом все звезды.
– Откуда ты набралась такой идиотской решимости? – Русса нахмурился и встал. Это упрек, что ли?
– Сегодня прибыли Каамалы. Если дадут повод, стоит быть готовым пойти на любую гнусность, – безэмоционально закончила Бану.
– Владыка Вод, – прорычал Русса, вскакивая. – Сколько раз я твердил тебе, что северные кланы никогда…
– Никогда, Русса, солнце не взойдет на западе. А все то, что относится к людям, меняется ежедневно.
Мужчина глубоко вдохнул.
– Тану, – раздалось с улицы, – к ужину зовут.
– Передайте отцу, я не голодна, – громко ответила Бану.
– Что с тобой?
– Ничего. Ты иди, нехорошо заставлять тана ждать, – пресекла женщина протест.
– Ладно.
Полог взметнулся и опустился больше четверти часа назад, а Бансабира по-прежнему сидела, почти не шевелясь. Неужели звезды с неба вот так и валятся?
Щека повлажнела. Бану судорожно прижала слезы пальцами, будто это могло помочь. Повлажнела другая.
– Госпожа, с вами все в порядке? – обеспокоенно спросил голос Юдейра. – Я войду? – Оруженосец, не дожидаясь реакции танши, вошел.
Бану успела повернуться к выходу спиной.
– Тебе чего-то нужно, Юдейр? – как могла строго выговорила тану.
– Русса-Акбе сказал, что вам нехорошо, и я поспешил узнать, не надо ли вам чего. Я могу помочь?
– Помнится, я дала тебе выходной. Так иди и отдыхай – справиться с головной болью из-за недосыпа мне и Праматерь не поможет, – соврала женщина.
– Хорошо, тану, – понуро согласился юноша.
Великая, да что же она делает?
– Со мной правда все в порядке, – окликом задержала парня у выхода, обернувшись. – Но если вдруг что, я пошлю за тобой.
Юдейр обернулся, растерянно заозирался, расцвел.
– Хорошо, госпожа.
– И не опаздывай утром, завтра важный день, я полагаюсь на тебя, – улыбнулась женщина.
– Слушаюсь, тану! – отрапортовал воин и, точно пущенный с тетивы, выскочил из шатра.
Бансабира еще недолго улыбалась, восхищаясь искренностью влюбленного мальчишки, потом вновь загрустила. Мать Сумерек, как же не хватало женской заботы и ласки. Шавна, родная, дорогая Шавна, думала Бану, где ты? Где ты, о сестра по дому? Сестра по вере. Сестра по выбору…
Утром было парадное построение «меднотелых» – личной гвардии танов Пурпурного дома. Сабир шел впереди, дочь – вровень, справа от него, Русса – слева и чуть отставая.
– Не будь они похожи и не знай я, что они родственники, решил бы, что она новая жена тана, – сказал один из офицеров на ухо другому, пока Яввузы шли вдоль рядов.
– Да уж, Яввуз Свирепый в этом смысле переплюнул весь Яс – не завел ни одной водной жены, зато трех земных сменил.
– Думаешь, она правда его дочь?
– Ба! А ты думаешь, Старый Волк признал бы кого-то не своей крови?
– Да поди разбери этих танов, что у них на уме.
– Бросьте вы! Видно же, что они родственники. Лицо девчонки как по отцовскому лепили.
– Не скажи, мордашка у нее милая.
– Только нрав, говорят, кошмарный.
– Вам-то какое дело?
– Вот-вот.
– Как – какое? Такие не задумываясь режут людей вперемешку со свиньями, к ужину.
– Я слышал, она сама пытала кого-то из Ююлов.
– И голова Сциры Алой тоже на ее совести.
– Ты красных, что ли, жалеешь?
– Да заткнитесь уже. Вам с ней детей не растить. А то, что мы пока видели, и то, что о ней болтают, дает надежду, что, когда старый пес помрет, наше подразделение не развалит сопливый мальчишка, который всю войну пешком под стол ходил и в собственные штаны гадил.
– У Яввуза два брата.
– Кто их пустит?
– Есть еще акбе.
– Он не акбе. Бастардов родичи не признают и, как правило, ими помыкают.
– Развели тут галдеж. Можно подумать, вас в итоге кто-то спросит, кому служить.
– То-то и оно. Ешь, когда дают, спи, когда позволяют, дерись, когда приказывают, – вот и все правило солдата. А то ишь, в большие дела надумали лезть.
Пышный праздник прошелся судорогой веселья по растянувшемуся, как удав, лагерю. Казалось, на один день, приуроченный к именинам Сагромаха Маатхаса, все сомнения, раздумья и недоверие отступили.
Песни, пляски, игры, состязания…
Люди, не таясь, громко шутили, ели, пили, заигрывали с пленными женщинами. Кому какое дело, что обычно в них видят только рабынь? Сейчас – они просто женщины.
Заигрывали и с теми, кого не пленили в боях и не уводили из родных поселений: помимо Бансабиры, которую в тот день впору было именовать Изящной, Прекрасной и Божественной, в объединенном офицерском составе трех танских армий насчитывались десятки воительниц – от рядовых до командующих полками.
В состязаниях многие бойцы-северяне, в жизни порой ленивые и неуклюжие, преображались до неузнаваемости. Однако всех их в итоге с легкостью бросал на лопатки или огромный Раду, или, с тихим смешком, Маатхас, уступавший первому в размерах, но одолевавший в маневренности. Шутливо, но от этого не менее колко, подтрунивали над проигравшими юнцы, девушки и старики из обозов.